Ложь романтизма и правда романа

На острых стадиях внутренней медиации субъект презирает себя настолько, что уже перестает доверять собственным суждениям. Он кажется себе бесконечно далеким от высшего Блага и полагает, что сияние этого Блага никогда его не коснется. Отличение медиатора от обычных людей дается ему с огромным трудом. Ценность того единственного, чем он владеет, определяется его мазохизмом; это единственное – он сам, и ценность эта равна нулю. Мазохист судит других по тому, насколько проницательными в его отношении они ему кажутся: он отворачивается от выказывающих к нему нежные чувства – и напротив, жадно стремится к тем, чье презрение свидетельствует – или будто бы свидетельствует, – что они не принадлежат, в отличие от него, к племени проклятых. Будучи мазохистами, мы выбираем себе медиаторов не из тех, кто вызывает в нас восхищение, а из тех, у кого вызываем – или будто бы вызываем – отвращение мы сами.

С точки зрения метафизического ада рассуждение мазохиста выглядит безупречным образчиком научной индукции. Именно оно, может статься, и является архетипом индукционного рассуждения в принципе.

Приводя примеры мазохизма в Главе II, мы видели, как унижение, бессилие и стыд, иначе говоря – препятствие, – определяет выбор медиатора. Именно noli me tangere[76] Германтов пробуждает в Марселе яростное желание «быть принятым». Этот же процесс имеет место и в случае с подпольным человеком и ватагой Зверкова. В эпизоде с офицером препятствие фигурирует в смысле самом что ни на есть буквальном, поскольку этот нахал заставляет подпольного человека сойти с дороги. У романистов внутренней медиации мы повсюду находим подтверждения правоте Дени де Ружмона: «Из всех препятствий мы предпочитаем… самое серьезное. Это вернейшее средство распалить страсть». Описание весьма точное, но к нему нужно прибавить, что ценность такого препятствия обусловлена тем одним, что оно отсылает к божественному присутствию медиатора. Марсель подражает речи и манерам Альбертины, так что перенимает даже ее вкусы. Подпольный человек гротескно пыжится копировать бахвальство своего обидчика. Изольда была бы не столь привлекательна, не будь она предназначена королю; именно к королевскому достоинству в глубине души стремится Тристан. Медиатор остается сокрытым, потому что миф о Тристане – это первая в мире романтическая поэма. Лишь гениальным романистам удастся осветить потаенные глубины западной души и открыть всецело подражательную сущность страсти.

От прочих жертв метафизического желания мазохиста отличают одновременно и бóльшая трезвость, и бóльшая слепота. Большая трезвость – причем того рода, который встречается сегодня все чаще, – потому что он единственный, кто видит связь между внутренней медиацией и препятствием; большая слепота – потому что вместо того, чтобы сделать из этого осознания напрашивающиеся выводы – иными словами, вместо того, чтобы бежать от извращенной трансцендентности, – он парадоксальным образом пытается удовлетвориться погоней за препятствием, навлекая на свою голову несчастье и неудачу.

Источник этой губительной ясности, которая характеризует предельные стадии онтологического недуга, легко обнаружить: это приближение медиатора. Рабство – это всегда крайность в желании, но первоначальная удаленность этой крайности не позволяет субъекту желания ее разглядеть. Затем она становится видна все яснее, потому что по мере сокращения дистанции между субъектом и медиатором метафизический процесс ускоряется. Поскольку медиатор все ближе и ближе, а сам по себе его свет исцелить онтологический недуг не способен, любое метафизическое желание тяготеет к мазохизму; такой свет дает жертве всего только средство приблизить роковую эволюцию. Всякое метафизическое желание движется к истине о самом себе и к осознанию этой истины субъектом желания; мы говорим о мазохизме, когда субъект входит в свет истины сам и усердно работает на ее пришествие.

Мазохизм основывается на глубоком, но все-таки недостаточном понимании метафизической истины – понимании искаженном и извращенном, которое несет с собой еще больший вред, чем неведение предшествующих стадий. Когда субъект желания видит, как желание разверзает у него под ногами бездну, то бросается в нее добровольно, вопреки всякой надежде надеясь обнаружить недополученное им на предыдущих стадиях онтологического недуга.