Ложь романтизма и правда романа

Выставлять страдание – простое следствие или, как в мазохизме, предпосылку желания самим объектом желания – заблуждение весьма красноречивое. Злосчастной судьбе или изъяну «научных» предосторожностей наблюдателя оно обязано не больше других заблуждений в этом же роде. Наблюдатель не хочет нисходить к истине желания до той точки, когда под воздействием этой истины сам же станет предметом своих наблюдений. Сужая прискорбные следствия метафизического желания до объекта, пожелать которого способен лишь мазохист, мы выставляем несчастного каким-то фриком – чудовищем, чувства которого не имеют ничего общего с чувствами «нормальных» людей, то есть нашими. По сравнению с нашими его желания вывернуты наизнанку. Противоречие, которое по отношению к нашему собственному желанию должно было восприниматься как внутреннее, перемещается вовне и служит барьером между наблюдателем и мазохистом, понимать которого попросту опасно. Отметим, что противоречия, в действительности составляющие основу нашей психической жизни, неизменно представляются своего рода «различиями» между Другим и Мной. Установленные внутренней медиацией отношения существенно искажают наблюдения, отмеченные претензией на «научность».

Мы по мере сил отстраняемся от желаний с неприятными последствиями, поскольку боимся узнать в них образ собственных наших желаний – или карикатуру на них. По справедливому замечанию Достоевского, мы убеждаемся в собственном здравомыслии, лишь запихнув соседа в желтый дом[77]. Что у нас общего с мазохистом, этим злодеем, чье желание отсылает к самой сущности нежеланного? Нам, разумеется, было бы лучше не знать, что мазохист хочет в точности того же, что и мы сами: он жаждет автономии и божественного господства, жаждет обрести почет сам и забрать его у Других, но поскольку он понимает метафизическое желание глубже всех своих целителей, то надеется получить все эти бесценные блага от господина, став его униженным рабом.

* * *

Наряду с только что описанным нами мазохизмом бытийным существует также мазохизм – и садизм – чисто сексуальный, играющий значительную роль в сочинениях Пруста и Достоевского.

Сексуальный мазохист стремится воспроизвести в своей эротической жизни интенсивнейшие обстоятельства метафизического желания. Он ищет партнера-палача, потому что хочет, чтобы его наказали. В идеале партнер и медиатор – это один человек, но идеал недостижим, поскольку, если провести его в жизнь, он уже не будет желанным, а медиатор утратит все свое божественное могущество. Мазохист вынужден, таким образом, подражать своему невозможному идеалу. При своем сексуальном партнере он хочет играть ту же роль, какую играет – или якобы играет – в повседневной жизни при своем медиаторе. Жестокости, которых требует для себя мазохист, в его сознании неизменно связаны с теми, которым мог бы подвергнуть его подлинно божественный медиатор.

В связи с этим даже про такой чисто сексуальный мазохизм нельзя сказать, что субъект «хочет» страдать. Он хочет, чтобы рядом был медиатор, хочет контакта с божественным. Вызвать в сознании образ этого медиатора он может только путем воссоздания той реальной или вымышленной атмосферы, которая соответствует их отношениям. Если страдание не заставляет мазохиста вспомнить о медиаторе, никакой эротической ценности оно для него не несет.

Садизм переворачивает «диалектику» мазохизма с ног на голову. Устав быть мучеником, субъект желания решает стать палачом. Ни одна теория садомазохизма не могла до сих пор объяснить необходимость подобного перехода – однако в треугольной концепции желания все трудности разрешаются.

В бытийном театре эротической жизни мазохист выступает в роли самого себя и разыгрывает свое настоящее желание, садист же играет роль медиатора. Едва ли перемена одной комедии на другую может нас удивить – ведь мы помним, что все субъекты метафизического желания подражают своему медиатору, стремясь завладеть его бытием. Садист подражает богу в его важнейшей функции, каковой отныне является мучить, а своему партнеру отводит роль жертвы. Садист пытается создать видимость, что уже достиг своей цели, пытается занять место медиатора и видеть мир его глазами в надежде, что эта комедия мало-помалу выльется в реальность. Насилие для садиста – очередная попытка достичь божественного.

Садист не может создать видимость, будто он и есть медиатор, не превратив жертву в свое альтер-эго. Это узнавание себя в страдающем Другом сохраняется и в случае, когда его жестокость удваивается. Таков глубинный смысл того странного «сопричастия», которое столь часто наблюдается между жертвой и палачом.

Часто можно услышать, что садист мучит других потому, что сам чувствует себя жертвой. Это верно, но это еще не вся правда. Чтобы захотеть стать мучителем, нужно верить, что, заставляя кого-то страдать, твой мучитель возносится к области бытия, бесконечно возвышающейся над твоей. Стать садистом можно лишь при условии, что ключ от волшебного сада – в руках палачей.