Лубочная книга

Я по необходимому некоторому случаю отъезжаю в Италию и не имею времени с вами проститься; но прошу покорно получаемые деньги мои из доходов от Францева сына принимать в свое хранение и, в случае надобности, по присылаемым от меня векселям, на кого оные будут адресованы, платить без замедления. Сестре Филистине объявить мое почтение, а у невесты моей Елизаветы исходатайствовать прощение, что я, не сказавшись ей, уехал.

Запечатав сие письмо, положил на стол; а камердинер его, пришед, сказывал, что лошади в первом часу будут дожидаться у ворот. Милорд, отдав ему письмо, приказал, чтоб он поутру отнес его Люции, а сам, испуская из глаз своих слезы и простясь с верным своим слугою, сел на почтовую лошадь верхом и отправился со всевозможною скоростию, с одним только почтарем, в Бранденбург, надеясь, по словам маркграфининым, найти ее в Дурлахе. Итак, до восхождения еще солнца, проехал он миль с двадцать и, остановившись в одной деревне, рассудил более на почтовых лошадях не ехать, будучи в том мнении, что когда в Лондоне об отъезде его сведают, то, конечно, пошлют его искать и по почтам могут дознаться, куда он едет. И для того, купя в той деревне самую лучшую лошадь, поехал один с большой дороги в сторону, с таким намерением, чтоб стороною мимо большой дороги доехать до морского берега и, наняв корабль, отправиться и Бранденбургию. И, ехавши целый день, он не остановился ни на час и так лошадь свою утомил, что далее уже ехать на ней не мог, и для того, своротя с дороги в лес, вознамерился в оном ночевать. И, пустя свою лошадь на аркане на траву, сам, положа седло в головы, лег под деревом спать, и хотя имел он беспокойные мысли, но от понесенного труда заснул очень скоро.

Оставим мы теперь милорда, спящего в лесу, и посмотрим, что происходило после его отъезда в Лондоне.

Камердинер его, вставши поутру и взяв оставленное им письмо, пришел к Люции и, подавая оное со слезами, не мог выговорить ни одного слова. Люция, увидевши его в слезах, немало удивилась, говоря ему:

— Все ли у вас здорово? Здоров ли брат?

Камердинер сквозь слезы отвечал ей:

— Ежели бы братец ваш был нездоров, то бы и вам и не писал, а о слезах моих из сего письма уведомиться изволите.

Люция, прочитавши письмо, пришла в чрезвычайное удивление, не зная, что подумать.

— Ежели бы ему ехать, — говорила она камердинеру, — в Италию для принятия службы или вояжирования, то бы надобно оное сделать с дозволения королевского, с хорошею о себе рекомендациею, да и сие лучше предпринять прежде, когда еще не имел невесты, а теперь, сговорясь на такой знатной и всеми достоинствами украшенной девице и получа от короля великий чин, все оставил в пренебрежении; не знаю, с какими глазами и совестию может возвратиться в свое отечество. Ах, любезный братец, что ты сделал! Куда девался твой разум! — И, выговоря сие, упала в обморок.

Потом приказала заложить карету, поехала к тетке своей Маргарите и вместе с нею к милордовой невесте Елизавете и показывала ей его письмо, которое она, читавши, очень плакала, а после рассказывала им, что он сам ей сказывал о маркграфине. Почему они уже без сомнения и заключили, что он поехал к ней, и для того тот же час, севши в карету, поскакали в ту рощу, в которой, по объявлению милорда, был маркграфинин дом. Но, приехав туда, ничего не нашли, а только увидели объявленный с надписью камень, чего ради и думать уже им другого было нечего, что он поехал искать маркграфиню, с чем они возвратились в Лондон. Елизавета, приехав домой с великими слезами, рассказывала обо всем своему отцу, который пришел от сего в великое огорчение, поехал во дворец и доложил об оном королю, с великим поношением милордовой чести. Король, разгневавшись, тотчас приказал послать для искания по всем дорогам великие партии; но все было тщетно.

Теперь обратимся мы опять к милорду, который, довольно выспавшись, встал еще до восхождения солнца, оседлал лошадь и продолжал путь свой незнакомою дорогою, однако ж скоро выехал опять на большую дорогу и, едучи оною весь день, приехал к вечеру в превеликий густой лес, в котором необходимо должен был препроводить следующую ночь, потому что лошадь его от скорой езды далее уже идти не могла. Съехавши в сторону и расседлав свою лошадь, он ее пустил на аркане, а сам по-прежнему, положа седло, хотел ложиться спать; но вдруг, услышав конский топот, как бы сворачивают с дороги к тому же месту, где он находился, чего он испугавшись, рассудил для безопасности взлезть на одно густое дерево и смотреть оттуда, какие это люди и не его ли ищут. Через несколько минут увидел он, что две кареты, подъехав к самому тому дереву, на котором он укрылся, остановились, и вышли из кареты четыре девицы, из которых одна как платьем, так и осанкою от прочих отличалась, почему и прозвал ее милорд госпожою, в чем и не обманулся, ибо она тотчас приказала у другой кареты отворить дверцы, из которой вышли еще три девицы и вывели с собою одного изрядного кавалера, у которого рот и руки были связаны.