Оставим мы сию черную красавицу со всем ее любовным жаром в ее спальне; пусть она, опамятовавшись, ищет себе другого любовника, а мы возвратимся опять к милорду, который, отдохнувши в пещере часа три, встав, шел прямо на показывающийся ему свет, и через несколько часов вышел на чистый морской берег Великого океана, и, вставши на колени, вознося свой взор и руки к небу, благодарил богов за избавление его из столь свирепого государства и от насилия королевы. Потом, встав, ходил по берегу, не зная, в какую сторону направить ему путь свой, опасаясь, чтоб не попасться опять в руки арабам, и если б ему в сию минуту попалась хоть малая лодочка, то бы он, презревши опасности, пустился бы безрассудно в сие великое море. Наконец, по многом размышлении, рассудилось ему сойти с высокой горы к самому морю, где нашел он на берегу небольшую пещеру, похожую на жилище какого ни есть свирепого зверя, в которой и отважился остаться до тех пор, пока увидит идущее по морю судно.
Будучи он в пещере и находясь несколько часов в разных размышлениях, задремал и видит во сне идущего к себе свирепого льва, отчего вдруг проснувшись и вскоча, ищет около себя для обороны какого ни есть оружия, но, опамятовавшись, смотрит на все стороны, — никакого зверя не видать, и вместо того усидел вдали моря нечто чернеющееся. Вынувши он из кармана зрительную трубу и смотря в оную, видит идущий корабль, который держал курс свой прямо к тому берегу, на котором он находился. Посмотря в другой раз в трубку, признает, что корабль тот военный, только весь черный, потому распознать не можно, которого он государства, что его немало удивило. Не верит он своей трубке, протирает у оной с обеих концов стекла, и еще оный корабль рассматривает, и видит совершенно ясно, что он весь обит черным сукном и выходят из кают на верх корабля дамы. Наконец, корабль сей так близко подходит, что и без зрительной трубки черное сукно, которым обит, рассмотреть было можно, и находящиеся на оном корабле дамы стоят все в глубоком трауре и в масках и смотрят на то место, где милорд находится, а матросы бегают по канатам, подбирают паруса, готовят якори, спускают шлюпки и приготовляют лестницы, по которым с корабля сходить надлежит. Все чрезмерно милорда удивляет, и сердце его от страха приходит в трепет. Не знает, что подумать, для чего сему печальному кораблю пристать к необитаемому острову, но видит уже, что корабль, не дошед до берега сажен на тридцать, стал на якорь и все бывшие на корабле дамы, сошед на спущенные шлюпки, плывут прямо к нему и, подъехав к берегу, из шлюпок вышли. Одеты они были все в шелковых платьях, из которых одну принимают и почитают от прочих отменно, которая и идет наперед прямо к милорду, а другие следуют за нею. Милорд тотчас ей с великою учтивостью поклонился, а она, смотря на него, спрашивает, кто он таков и зачем здесь в пустом месте находится.
— Милостивая государыня, — отвечал он ей, — я несчастливый английский милорд Георг, был в полону у арабской королевы Мусульмины, от которой претерпел за несклонность мою к ней бесчеловечные мучения, но милостию богов, чрез неизвестную страшную пещеру, едва мог из крепкого ее сада уйти и на сем берегу дожидался какого ни есть корабля, на котором бы отсюда выехать.
— А куда вы, — спрашивала сия госпожа, — отсюда намерены ехать?
— Мое намерение, милостивая государыня, — отвечал милорд, — ехать в Бранденбургию затем, что в тамошнем банке имеется немалая сумма денег, отданная от моего дяди, ко взятию которой никого, кроме меня, наследников нет.
— Это неправда, господин милорд, — говорила госпожа, — напрасно вы стараетесь скрывать от меня свое намерение, вам не надлежит иначе называться, как английским бездельником, ребенком, которому, кроме одних игрушек, ни в чем доверенности сделать не можно. Я знаю, что ты льстишься сыскать маркграфиню, бывшую твою невесту, и знаю, какой глупостию лишился ты своего счастия; только не знаю, с какими глазами и совестию можешь ты пред нею явиться.
Сии слова привели милорда в великое сомнение: он не знал, что на оные отвечать. А разговаривающая с ним госпожа свирепым образом на него закричала:
— Что ты, бездельник, не ответствуешь! Знаешь ли, что я, не допустя тебе видеть маркграфиню, сей момент, вместо нее, учиню достойное по твоим делам наказание?