Луч света в тёмном автобусе

Мне осталось служить ещё один год. Мой друг, как и его друг, когда-то родились здесь, их семьи тоже. Но они хотят улететь отсюда сейчас же. Говорят: «Пусть мы будем теми, кого ненавидят больше всех, пусть»».

Конечно, такое цепляет. Исправил «Леван» на «Ливан», записал цифры буквами (отчего-то нынешний хороший тон), подправил, расставил запятые – и вперёд, в «Дебют», а то и дальше в дамки. «Женщина на войне, – пишет она, – это сильно. Женщина в боевых войсках – ещё сильнее». Крутой, серьёзный жанр, для современной лит-ры крайне редкий, с изюминкой пикантности.

Записки, нетрудно предположить, короткие и отрывочные. Этим они раздражают. Раз в месяц-два сесть вечерком за комп и набить абзац-другой – привычка неплохая. Терапия, даже буквально литература, но не писательство. Начинается история эпически – с чего-то путано псевдомифологического, со странными именами, шифров я не понял. После полустраничного зачина мифология сбивается на более привычное – романтически-бытовое, если не на Синдереллу, так больше на Рапунцель, и тут уже всё больше наступает реализм (с метаниями от «я» к «она», «Катрин», «Катра», даже к какой-то чернокожей лирической альтер-эго), в том числе военный.

На войне героиня, как ни странно, ищет мужа. Так и пишет! Как это эпично, как правильно! (Это теперь я понимаю.) Но дальше откуда ни возьмись вновь вырисовывается та самая американская дрим-триада: «хорошая работа», «хороший дом», «хороший секс»… Героя и мужа героиня находит! Но, увы, à la guerre[8], быстро теряет.

«Ей был не очень понятен язык окружающих. Она должна была стрелять. Она стреляла. Он хотел окончить этот курс и пойти в боевые войска, она тоже. Он не знал об этом. Когда наступила ночь, они увидели звёзды над озером. Больше ничего нельзя увидеть там ночью. Они не знали друг друга. Они не умели любить – было легко. Через два месяца они встретились на тиронуте – бежали 40 км. Еще через два – на войне. Их глаза не выражали ничего. Они знали, где они, они знали, для чего. Они были готовы умереть. Она знала, что умрёт. Он нет. Они умерли».

Трагедия и катарсис: «Она начала молится по утрам и соблюдать заповеди. Теперь она носит юбку поверх штанов и её зовут К. Она счастлива и делает счастливым своё окружение. Ей тяжело. Всем тяжело. Она одна, и никто не понимает её безумное решение. Она хочет быть с Богом и жить по его законам. У неё появились границы. У неё появилось всё». Сильно. Но всё же витальная энергия гибкой природы Евы рождает под конец рукописи иную философию: «Женщине позволено отступать, мужчине нет. В этом её плюс – ей всегда есть куда идти».

И она поднимается и – идёт, едет, летит, плывёт, стреляет, лепит, любит… Встречает фотографа на улице, снимается для неказистой, но дорогой рекламы ювелирки, тут же всплывают её армейские фото… Кончаются семистраничные записки на самом интересном месте – отслужившая К. летит на свою первую сессию в Paris.

В общем, если чисто внешне: юбка всё же исчезает, штаны – нет. Что внутри – сказать трудно, да и как тут можно судить. Разве что по тексту. Шаббатствать бросила, о заботах поиска спутника жизни она теперь отзывается с хохмами миллениалов. «У неё, – резюмирует-программирует автор (ка), – насыщенная, интересная жизнь: хорошая работа, друзья, путешествия, тусовки, наркотики».

К слову сказать, все снимки Катрин Пилипас, любительские и профессиональные, отличаются странной для нынешних времён целомудренностью. Удивительно и парадоксально, но её образы никогда не апеллируют к чистой телесности и вульгарной чувственности, а всегда к какому-то общему, солнечно-аполлоническому образу красоты. Эта её дурманящая ироничность… А как сногсшибательно смотрится на ней израильская военная форма! Форма там, обычная повседневка, грубовато-красивая, не то что наша…