Луч во тьме

— Катя Островская? — на Григория смотрели ис- пуганные глаза.— Кто вы такой? — Да так, знакомый ее мужа. — Разве вы не знаете, что Катя еврейка? Вы, наверно, не киевлянин, если не знаете, где они все... Ее с сыном загнали в Бабий Яр... Сыну было две недели...— женщина неожиданно закрыла дверь пе- ред Кочубеем. Григорий долго стоял перед дверью, за которой недавно жили молодые, счастливые Виктор и Катя. Не было сил шевельнуться. Вдруг его охватила ди- кая злость. Хотелось выбежать на улицу, поймать этого лейтенанта со свастикой на рукаве, хотелось закричать: «Я ненавижу всех, кто разделяет людей на арийцев и неарийцев, на белых и черных! Будьте вы прокляты, выродки, выдумавшие расовую тео- рию и уничтожающие невинных людей!» Внезапно дверь снова открылась, и женщина в се- ром платке закричала: — Что вам нужно? Чего вы тут стоите? — Когда кто-нибудь возвратится из семьи Ост- ровских, передайте, что Виктор убит... под Днепро- петровском. — Мне некому это говорить... Они все погибли. Кочубей выбежал на улицу. Перед глазами мель- кали таблички: «Только для немцев», «Только для немцев»... Он шел, сам не ведая куда. Опомнился на Влади- мирской горке. Сел на скамейку, покрытую толстым слоем снега, затем вскочил, смахнул рукавицей снег, снова сел, скрутил цигарку. Крепкая махорка не- много успокоила его. Владимирская горка. Он видел ее, словно в тумане. Снег, гонимый ветром, падал и падал, слепя глаза. Вспомнилась другая зима. Это было год назад. Они с Машей, словно дети, играли на этой аллейке в снежки. Затем выпросили у знакомых студентов лыжи и спустились с обрывистой горки. Это было, было... Григорию даже послышался смех. Так смея- лась Маша... Мимо Кочубея мелькнули двое: немецкий офи- цер и девушка. Это она так заливисто смеялась. Они побежали вниз, к Днепру. 21

Древний Славутич был скован льдом, покрыт толстым снежным ковром. Но что это? По реке дви- галась черная туча. Туча приближалась, росла. Это шли люди. Их много, двадцать, может быть, боль- ше— мужчины, женщины, дети. Шли сгорбленные, едва передвигая ноги. Несчастных подгоняли геста- повцы, полицаи. Толкали прикладами, били плет- ками... У Кочубея задрожали руки. Что эти звери соби- раются делать? На горке, около памятника святому Владимиру, начали собираться люди. Громко всхлипнула жен- щина. Пробежал полицай: «А ну, не скаплива- ться!»— и взмахнул плеткой. А на речке люди делали проруби. Кочубей при- таился в узенькой, засыпанной снегом аллейке. Он должен видеть, что будет дальше. Проруби готовы: две, три, пять... По команде люди складывают в кучу ломы и строятся в колонну. И вдруг... Крик отчая- ния, страшный, смертельный прорезал воздух и по- катился над Славутичем. Фрицы окружили несчаст- ных и ударами прикладов погнали их в черные про- валы прорубей... Один из обреченных схватил своего палача и вместе с ним бросился в воду. Гестаповцы на какой-то миг оцепенели, и толпа двинулась на этих зверей в человеческом облике. Еще один гитле- ровец полетел в воду. Автоматная очередь... Кочубей не выдержал и закрыл лицо руками. Когда Григорий поднял голову, все было уже кон- чено. Гестаповцы прикладами сбрасывали в проруби тела расстрелянных, а падавший с неба пушистый снег заметал кровавые следы. 4. Старик Тимченко уже несколько дней следил за рыжим мужчиной, который частенько болтается у контрольной будки. Уж не переодетый ли гестапо- вец? Петр Леонтьевич готов был поклясться, что не- делю назад видел этого типа на заводе; только тогда у него были черные, как смола, волосы и был он 22