Лучинушка

– Какое личное? Никакого личного нет и быть не может.

Несмотря на то, что Стеша разрешила посмотреть запись на диске, оставленном Скворцовым лично для неё, Игнат долго сомневался, имеет ли он на это право. Хотя она и сказала, что ничего личного, чего нельзя было бы смотреть посторонним, на нём быть не может, но она могла и не знать, где, когда и при каких обстоятельствах эта запись была сделана. Поработав в Москве, он хорошо изучил современные нравы, и понимал, что в нынешние времена для достижения цели хороши все средства, особенно там, где на кону стоят большие деньги.

Решившись, он закрыл дверь в своей комнате поплотней, включил телевизор и приглушил звук. В первом кадре, под звуки русской песни в исполнении группы балалаечников, названия которой он, к своему стыду, не помнил, показалась высокая берёза, потом широкий деревенский двор и вросший в землю деревянный домишко с сиреневым кустом на углу. По едва распустившимся почкам было видно, что съёмка велась ранней весной. Затем ухабистая дорога провела через поле, радующее глаз яркой зеленью озимых, на невысокий холм к старой ферме.

Игнат уселся поудобнее, чувствуя, как оттаивает душа при виде картины, вернувшей его лет на двадцать назад. К сожалению, встречная машина залила стекло грязной водой. Заработали дворники, разгоняющие потёки грязи, и картинка остановилась. Похоже, оператор решил нарочно использовать этот случайный эпизод для того, чтобы показать контрасты, ожидавшие каждого в его жизни. После секундного затемнения камера повела вовнутрь коровника, где стоял, опершись на вилы, худой колоритный старик со строгим выражением лица и дымящейся сигаретой в зубах. Голос его был приглушен, но было очень хорошо видно, как потеплел его взгляд, когда он, зажав сигарету двумя пожелтевшими от табака пальцами, что – то сказал, указывая рукой, прочертившей белый дымный след, в полутёмную глубь коровника, где была привязана всего одна корова. Около неё, на низенькой скамеечке, сидела девушка, в белой косынке и белом халате с запахнутыми на спине полами, подвязанными узким пояском.

Камера подплыла ближе, развернулась от окна, и Игнат узнал Стешу. Она энергично и вместе с тем бережно работала руками, разминая коровье вымя и приговаривая что – то тихое и певучее. Её голос, едва пробивавшийся сквозь звуки приглушенной музыки, звучал словно молитва, а тонкий профиль со вздрагивающим завитком волос и капельками пота на лбу были трогательны и беззащитны. Камера показала коровьи ноги, переступавшие на месте, затем увеличила ухо, повёрнутое к Стеше и прислушивающееся к её голосу, и переместилась на тонкие руки, осторожно выдаивающие первые струйки молока. По спокойному лицу Стеши, по сосредоточенности, с которой она выполняла свою работу, было видно, что она не подозревала о том, что её снимают. Затихавшую музыку сменил звон молочных струек, бившихся об ведро. Сначала он усиливался и становился протяжнее и яснее, затем постепенно затих, словно утонул в выросшей шапке белоснежной молочной пены. Игнату почудилось, что комната наполнилась запахом парного молока, знакомого с раннего детства.

Он вздохнул, глядя на потемневший экран, но он неожиданно вспыхнул золотом закатного солнца, отражавшегося на озерной глади, на которой постепенно проявилась высокая тонкая фигурка, стоявшая на мостике с кованными перилами. Приближаясь, она медленно повернулась. Это была Стеша, но уже совершенно другая. В новом изысканном наряде она выглядела какой – то незнакомой и отстранённой, словно на мостике стояла прекрасная гостья, явившаяся то ли из далёкого прошлого, то ли наоборот из ближайшего будущего, а сама она стояла где – то за спинами зрителей и оценивала эту пришелицу со стороны.

Игнат добавил звук и откинулся на спинку кресла, приготовившись слушать чарующие звуки романса, который она исполняла. Несколько романсов прозвучали невероятно красиво. Когда всё закончилось, он захотел послушать их ещё раз, но в дверь постучали. Игнат подумал, что Стеша решила посмотреть свой видеоролик сама, и поспешил к двери. Но за нею стояла сиделка.

– А где Степанида Никитишна? – спросила она, удивлённо оглядывая его комнату.

– Степанида Никитишна? – переспросил Игнат, не понимая, почему её ищут здесь.

– Да. Разве сейчас пела не она?

– Ах, пела… Нет. То есть, пела она, но это была запись её концерта. Наверное, я включил её слишком громко. Простите, если помешал. А Степанида Никитишна на кухне, готовит обед. Может её позвать?

– Нет. Просто Адам Викентьевич … он уже почти не разговаривает. Но я заметила, как он разволновался, услышав её пение, и решила ей об этом сказать. Но, раз она занята, я поговорю с нею позже.

– А что, если… как вы думаете, ему не станет хуже, если он посмотрит эту видеозапись сам?