Лучше подавать холодным.

Большой обеденный зал герцога Рогонта был величайшим помещением где он до сих пор когда-либо нажирался. Когда Воссула долдонил ему про набитую чудесами Стирию, Трясучке на ум приходило скорее нечто вроде этого, нежели гнилые талинские причалы. На полу зала великий чертог Бетода в Карлеоне поместился бы четырежды, а потолок превосходил высотой более чем втрое. Стены из белёсого мрамора, проложенные рядами сине-чёрного камня, сплошь испещрены сверканием прожилок, сплошь покрыты высеченными листьями и гроздьями винограда, сплошь заросли-застелились плющом, так что и настоящие растения и изваяния сплетались вместе в пляшущие тени. Тёплые вечерние дуновения вплывали сквозь распахнутые, широкие как ворота замка, окна, от чего оранжевые огоньки тысяч подвесных светильников мерцали и колебались, высекая отовсюду роскошные отблески.

Обитель волшебства и величия, жилище великанов, возведённое богами.

Жаль, что собравшийся тут народец изрядно измельчал по сравнению с теми или другими. Женщины в пышных, безвкусных нарядах, причёсанные, увитые драгоценностями и накрашенные - чтоб смотреться моложе, стройней или богаче. Мужчины в камзолах ярких расцветок, носящие кружева на воротниках и позолоченные кинжальчики на поясе. Сперва они глядели на него с выражением тихого презрения на напудренных харях. Будто он сделан из тухлого мяса. Затем, после того как он повернулся, выставив вперёд левую сторону лица, с выражением стылого ужаса, от которого он получил три четверти чёрной радости и одну четверть собственного стылого ужаса.

Так всегда на каждом пиру - какой-нибудь тупой, вздорный, наглый мудак в черезмерной обиде на всех и ни на кого конкретно, слишком много пьёт и портит всем вечер. Похоже сегодня это он сам и он охотно принял на себя такую обязанность. Он выкашлял мокроту и смачно плюнул прямо на блестящий пол.

Человек за соседним столом, в жёлтом камзоле с длинными полами огляделся, едва-едва сложив надутые губы в крохотную язвительную усмешку. Трясучка наклонился к нему, всаживая острие ножа в полированную столешницу. - Что-то собрался мне сказать, пиджак ссаный? - Человек побледнел и без звука повернулся обратно к друзьям. - Куча трусливых выродков, - пробурчал Трясучка в свой быстро пустеющий кубок, вполне отчётливо и громко, чтобы его услышали за тремя столами. - Ни единой кости в целом, блядь, стаде.

Он представил, как бы этих хихикающих хлыщей воспринял Ищейка. Или Рудда Тридуба. Или Чёрный Доу. При этой мысли он злобно фыркнул, но быстро поперхнулся насмешкой. Если над кем и подшутили, то над ним самим. В конце концом именно он находился тут, положившись на их милость. Посреди них всех, без единого товарищеского локтя. Ну, так по крайней мере выглядело.

Он угрюмо уставился в сторону главного стола, на почётном возвышении во главе комнаты. Среди самых именитых гостей восседал Рогонт, скалясь вокруг будто он звезда сияющая на ночном небе. Подле него сидела Монза. Трудно утверждать с трясучкиного места, особенно когда всё вокруг подсвечивалось злобой и перебором вина, но ему показалось, что он заметил как она хохочет. Ей там хорошо, сомнений нет, без своего нагоняющего тоску одноглазого мальчика на побегушках.

А он, Принц Промедления-то, смазливая сволочь. По крайней мере с двумя глазами. Трясучке хотелось бы вскрыть его гладкую, подтянутую морду. Молотком, как Монза разбила голову Гоббы. Или просто кулаками. Руками раздавить. Сплющить до красных ошмётков. Он крепко, до дрожи стиснул нож, прокручивая в голове целый безумный рассказ как бы он с ним поступил. Перебирал все кровавые подробности, тасуя их до тех пор пока не стал от этого чувствовать себя настолько крутым мужиком, насколько возможно и вот Рогонт скулит о пощаде и ссытся под себя. Скручивал мысли в извращённые формы, где под конец Монза хочет его сильнее, чем даже раньше. И всё это время он не сводил с них двоих своего вздрагивающего, прищуренного глаза.

Он изводил себя мыслью о том, что они хохочут над ним, хоть при этом и знал что всё чепуха. Он недостаточно важен чтобы над ним смеяться, и от этого распалялся лишь сильнее. Всё ещё, как бы то ни было, цеплялся за свою гордость. Будто утопающий за слишком мелкую, чтобы удержать его на плаву корягу. Он - увечное позорище, после того как столько раз спасал ей жизнь? Столько раз не жалел свою? И после всех этих гадских ступенек по которым карабкался на эту сучью гору. Неужто в итоге нельзя надеяться на нечто, получше издёвки? Он выдрал нож из трещины в дереве. Нож, что подарила ему Монза в первый день их встречи. Давно, когда у него было два глаза и далеко не такие окровавленные руки. Давно, когда он собрался оставить убийства в прошлом и стать хорошим человеком. Вряд-ли он сможет вспомнить на что похоже то чувство.

* * *

Монза сидела мрачная и пьяная.