Лучшие романы

Он уже готов был произнести несколько расплывчатых фраз о демократии, но вдруг его опять одолели сомнения. Обретенная было вера в собственный героизм и высокое предназначение рассеялась. Теперь он казался себе надутым ничтожеством, затерянным в бурном море непостижимой судьбы. Стало совершенно ясно, что восстание против Острога преждевременно и обречено на поражение – вспышка страстного, беспомощного протеста против неизбежности. Он думал о стремительно летящих аэропланах – это хищной птицей приближалась его Судьба. Удивительно, как мог он раньше видеть вещи в другом свете. Но положение было отчаянное; Грэм оборвал спор с самим собой и твердо решил любой ценой завершить начатое. Не удавалось найти слова, с которых следовало начать. Пока он стоял так, неуклюжий, растерянный, готовый дрожащими губами произнести извинения за свою беспомощность, снаружи раздались топот и громкие голоса множества людей. Кто-то крикнул: «Подождите!» – и дверь отворилась. Грэм обернулся, свет потускнел.

Через открытую дверь он увидел приближающуюся тонкую девичью фигуру в сером. Сердце его подпрыгнуло. Это была Элен Уоттон. Человек в желтом выступил из тени в световой овал.

– Это девушка, которая сообщила нам о действиях Острога, – сказал он.

Она вошла очень спокойно и стояла тихо, как будто не хотела мешать его красноречию… И все вопросы, все сомнения исчезли в ее присутствии. Грэм вспомнил, что намеревался сказать. Еще раз повернулся к камерам, и свет вокруг засиял ярче. Он посмотрел на девушку и скованно проговорил:

– Вы мне помогли. Очень помогли. Это очень трудное дело.

Грэм сделал паузу. Теперь он обращался к невидимому множеству людей, смотревших на него сквозь эти странные черные глаза. И медленно заговорил:

– Мужчины и женщины нового века! Вы поднялись на борьбу за человечество… Но вас не ждет легкая победа.

Он умолк, подбирая слова. Страстно хотелось обрести дар красноречия.

– Эта ночь – только начало. Битва, которая надвигается, которая обрушится на нас сегодня ночью, – только начало. Может быть, вам придется сражаться всю жизнь. Не останавливайтесь, даже если я буду разбит, если буду окончательно повержен. Думаю, такое может случиться.

Грэм чувствовал внутри нечто такое, что трудно было выразить словами. На короткое мгновение он умолк, произнес несколько неопределенных призывов, затем слова полились свободным потоком. Большую часть того, что он говорил, составляли общие места гуманистических доктрин ушедшего века, но убежденность в голосе придавала им жизненную силу. Он излагал идеи прежних времен людям нового века, девушке, стоявшей рядом с ним.

– Я пришел к вам из прошлого, – говорил он, – с памятью о веке надежд. Мой век был веком мечтаний, веком начинаний, веком возвышенных ожиданий. Во всем мире мы положили конец рабству; по всему миру распространилась надежда на прекращение войн, на то, что все мужчины и женщины смогут жить достойно, в мире и дружбе… Так мы надеялись в те давно прошедшие дни. И что стало с этими надеждами? Что произошло с человеком за двести лет?

Огромные города, гигантская мощь, коллективное величие – превзошли наши мечты. Мы не стремились к этому, но это пришло. А что стало с маленькими жизнями, создавшими эту великую жизнь? Что стало с обычными людьми? Их удел, как и прежде, – нужда и тяжкий труд, искалеченные, неосуществившиеся судьбы, искушение властью, искушение богатством, уход в безумие и пустоту. Старые идеалы исчезли или изменились, а новые… Да появились ли они, новые идеалы?

Милосердие и сострадание! – провозгласил он. – Красота и любовь к прекрасному! Порыв и самоотверженность! Отдайте себя целиком, как я отдаю себя – как Христос отдал Себя на распятие. Не важно, понимаете ли вы меня. И пусть вам покажется, что вы потерпели неудачу, – это не имеет значения. Знание поселилось в ваших сердцах. Здесь нет уверенности, нет безопасности – не на что опереться, кроме Веры. И вера эта одна, вера эта – ваше мужество…

Грэм почувствовал, что им самим овладевает вера, которую он тщетно пытался обрести так долго. Он говорил порывисто, ломаными, незаконченными фразами. Но от всего сердца, со всей силой души, исполненной новой веры. Говорил о величии самоотречения, о бессмертии Человечества, в котором слиты наши жизни, движения наших тел и душ. Его голос возвышался и затихал, жужжали записывающие аппараты, призрачные лица операторов следили за ним из полутьмы…

Ощущение молчаливого зрителя рядом придавало его словам особую искренность. В эти короткие минуты торжества он позабыл обо всех колебаниях – не испытывал ни малейшего сомнения в собственном героизме, в произносимых им героических словах; все казалось ясным и определенным. Речь его лилась ровно и непринужденно. Наконец он подошел к концу.

– Слушайте все! – воскликнул он. – Объявляю свою волю. Все в мире, что принадлежит мне, я отдаю людям мира. Всем вам. Отдаю вам все, и самого себя отдаю вам. И, следуя воле Божьей, я буду жить ради вас или за вас умру.