Лучший друг

Такой ответ Кондарева как будто утешал Опалихина, но, выслушав его, он снова восклицал в волнении:

— Они хоть бы подумали о том, что если уж мне нужно было украсть, так я сумел бы сделать все это гораздо умнее! Как это в голову им не придет! Ну, за каким чертом, — возбужденно всплескивал он руками, — я спрятал бы эти деньги в бандероль книжки? Разве в моем арсенале не нашлось бы других более надежных способов? О, дьяволы! — восклицал он сердито и беспокойно бегал из угла в угол по кабинету.

— Ну, подумай сам, — снова подбегал он через минуту к Кондареву, — ведь спрятать украденное в карман своего пальто мог только один набитый дурак! И если уж на то пошло, разве я не мог бы их спрятать, ну, хоть бы в подушку своего экипажа, что ли? А то в карман, в бандероль книжки! Какая глупость! Ведь это мог изобрести какой-то наивный индюк! И кто бы мог это сделать? Кто? Кто?

Сидя в гостиной у Ложбининой, Кондарев припоминал весь этот разговор и думал об Опалихине: «Приедет он сюда, или не приедет?» Ему хотелось, чтоб он приехал.

В то же время Столбунцов отрывисто говорил Грохотову:

— Непременно, Алексей Петрович, требуйте от Опалихина отчет в земских денежках. Да поторапливайтесь! Смотрите, посадит он вас на скамейку! Ох, посадит! Мальчик-то ведь он умный, и убежденьица у него что ни на есть клёк! Миленькие, тепленькие, славненькие!

Женщины переговаривались о чем-то вполголоса.

Татьяна Михайловна сидела бледная с больным лицом и равнодушно глядела на окружающих.

Сквозь окна в комнаты врывался шум сада и железная крыша дома порою гремела под напором ветра. Ненастный мрак глядел в окна.

— И примите к сведению, — говорил Столбунцов Грохотову, — что на Опалихина со всех сторон иски. Петербургские бабенции сказываются. Ведь женщина, как лошадь, только та и хороша, которая дорого стоит! И вообще, — ловил он Грохотова за пуговицу, — об ангелах вы на время забудьте: лучше почаще вспоминайте о дьяволе!

— Хорошо, хорошо, — успокаивал его Грохотов.

Вскоре все сидели уже в столовой за круглым столом и пили чай. Шел довольно бойкий разговор. И в эту минуту в комнату вошел Опалихин. Вошел он быстро и смело. Он был изысканно одет и старался придать своему лицу насмешливое и спокойное выражение, но это ему не совсем удавалось и тень тревоги металась в его глазах. Он выглядывал похудевшим. Он обошел весь стол, здороваясь со всеми и стараясь шутить. Когда он здоровался с Татьяной Михайловной, его лицо заметно дрогнуло. Наконец он занял у стола место и принял из рук Ложбининой стакан чаю. Мешая ложечкой в своем стакане, он пробежал взором по лицам присутствовавших и вдруг ему показалось, что все эти лица сконфужены. Он понял, что это его приход внес в эту комнату замешательство; он понял, что он чужой здесь, лишний, ненужный. Это сознание больно ударило его. Он хотел заговорить и не знал о чем и как начать. Всегда находчивый, он теперь сконфуженно молчал. В комнате водворилась неловкая тишина.

И вдруг Грохотов, незаметно подталкиваемый коленом Столбунцова, сказал, обращаясь к Опалихину:

— А вы скоро, Сергей Николаевич, земский отчет представите?

Проговорил все это Грохотов самым небрежным тоном и с невинным видом; в глубине души он даже и не помышлял обижать своим вопросом Опалихина, но, тем не менее, замешательство пробежало вокруг стола, и краска смущения метнулась по щекам Опалихина. Грохотов заметил это и, желая понравиться, добавил:

— Поверьте, я лично не надоедал бы вам, да ко мне все последние дни ужасно пристает наша комиссия.

В столовой было все так же тихо. Только железная крыша дома порою гудела под напором ветра, да деревья сада шипели. Опалихин шевельнулся на своем стуле.

— Я доставлю вам этот отчет через два дня, — холодно проговорил он, — надеюсь, за это время комиссия не умрет от любопытства. — Он скользнул по лицу Грохотова насмешливым взглядом. — Ведь я понимаю, — продолжал он среди тишины небрежно и холодно, — ведь я понимаю, что комиссию разбирает любопытство поскорее взглянуть, как-то составлен этот отчет?

Он передохнул, заметно бледнея.

— Ее любопытство будет удовлетворено через два дня, — повторил он насмешливо и сердито. — Я пришлю вам этот отчет с нарочным, — продолжал он тем же насмешливым тоном, — а вы можете для скорости сообщить его комиссии хоть телеграммой, чтоб комиссия не подохла от нетерпения! — добавил он резко.

Его лицо смертельно побледнело. Самообладание, очевидно, покинуло его. Внезапно он стукнул рукою по столу.

— Это, наконец, черт знает что такое в самом деле, — вскрикнул он с неожиданной резкостью, измеривая Грохотова негодующим взглядом, — что вы меня за вора что ли считаете? Что вы лезете ко мне ежеминутно с этим отчетом?

Грохотов сконфузился и смешался. Около стола все напряженно застыло.

— Я не вор! — снова резко вскрикнул Опалихин, ударяя рукою по столу. Он выпрямился во весь рост, меряя Грохотова уничтожающим взглядом. — Я не вор, — повторял он злобно, упирая глаза в Грохотова, — и я не позволю никому думать так обо мне! Слышите ли вы, не позволю!

Его губы дрожали. Все его лицо исказилось злобою.