Лучший исторический детектив (СИ)

Он не спросил об этом Рузю, а просто поставил в известность. Ему даже не приходило в голову, что нужно спросить, а она может и не согласиться. Гольдману так необходимо было о ком-то заботиться, что желание это нестерпимо ныло в груди и требовало объекта для заботы. Фаня давно уснула в могиле, трепетное сердце Рафика Гольдмана жаждало взаимной любви, а тело — живой женщины. И если бы не Роза Зеленская, никакие проблемы сейчас не волновали Рафика.

«Паучиха так просто не отцепится. Теперь ещё и сыщик этот, Мрозовский, ходит рядом, вынюхивает. А документы, что Зеленский перед смертью оставил, надо бы припрятать — мало ли что… Лучше снести всё к аптекарю, уж он-то точно спрячет. Знает собака, чьё сало съел. А с Рузей мы на автомобиле доберёмся до Кракова, а там уж и до Закопане совсем близко, — Гольдман крутил элегантный руль авто и строил планы, — Там можно будет пожениться и вернуться домой».

Он решил, что уехать сейчас будет как раз то, что нужно.

«Horch» нёсся по просёлочной дороге, двигатель глухо рычал, облако пыли вилось позади подобно праздничному шлейфу; Гольдман был невозможно счастлив: его рука лежала на Рузином бедре, как верный знак близости и доверительного отношения женщины; соломенная шляпка, что он презентовал еще утром, скрывала глаза Рузи, делая её еще более загадочной. Гольдман поглядывал в квадратный вырез её платья, подмечая, как мелко подрагивает высокая грудь. Он улыбался и громко пел какую-то незамысловатую немецкую песенку, услышанную однажды на ярмарке.

* * *

Утром следующего дня Гольдман ехал во Львов. Он спешил, потому что была пятница, и если не застанет Мацея, уже вечером тот и деньги с земли не поднимет. Аптекарь был ортодоксален до зубовного скрежета: принимал Тору всерьёз, носил бороду и пейсы, цитировал Талмуд. Мацей Зинткевич носил широкополую чёрную шляпу, под которой всегда была бархатная кипа, плоская, сшитая из клиньев и с золотой нитью по краю. В субботу и в праздники Мацей обязательно надевал талес, поверх него жилет. Так вот, этот самый Мацей Зинткевич, владелец аптеки «Под венгерской короной», готовил для Зеленского нужные лекарства, а также смешивал яды. Последние использовались для лечения, но в редких случаях Зинткевич выполнял индивидуальный заказ и нарушал пропорции. Делалось это только для проверенных людей. Проверенным считался Рафик Гольдман. Именно поэтому Рафик и попался на крючок к Розе Зеленской. Он имел неосторожность выполнить просьбу Зеленского — взять записку, в которой указывались пропорции и отвезти Зинткевичу заказ. Аптекарь спокойно озвучил сумму, Рафик согласился, поскольку не знал стоимость наверняка. Выложив немалые деньги, он привёз пузырёк из матового стекла Зеленскому, получил расчёт и решил, что дело закрыто, покуда Розочка Зеленская не позвала его однажды на чай и не сообщила в конфиденциальной обстановке:

— Рафик, я очень уважаю вас, как нотариуса. Вы отличный специалист и наша семья нуждается в ваших услугах, — она пододвинула бумаги и попросила заверить их.

Гольдману было достаточно даже беглого взгляда, чтобы понять: дело пахнет судом и позором.

— Я, к моему сожалению, не смогу вам помочь, пани Роза…

— К вашему сожалению, пан Гольдман, вы не можете отказаться.

И она напомнила о флаконе с ядом.

В первый раз Рафик трясся весь день, потом до полночи наливался в кнайпе «Золотой дукат» пивом, а утром нёс к Зеленским заверенные документы.

Роза пригласила его на утренний кофе и с холодной улыбкой испытывала Гольдмана глубоким взглядом тёмных глаз. Гольдман вертелся как ужик, обжигался горячим кофе, а потом извинялся и спешил уйти. Фани об этих делах не знала ничего, да и сам Гольдман считал эти пугающие визиты дурным сном, стараясь забыть обо всём как можно скорее.

Дом на площади Бернардинской, где расположилась аптека «Под венгерской короной», утопал в листве старых каштанов. Гольдман заглушил двигатель автомобиля и открыл тяжёлую дубовую дверь. Массивная кованая ручка удобно легла в руку, отдавая скопленную за ночь прохладу. Он прошёл в полутёмный аптечный зал, сквозь густую листву каштанов и узкие окна проникал слабый свет, непривычные запахи окружали, забираясь в нос и под одежду. Гольдман сморщил лицо, представляя, что снова пропахнет аптекой. Вдоль стен стояли высокие шкафы с многочисленными выдвижными ящиками, каждый из которых имел белую эмалированную табличку с указанием содержимого на латинском языке.

— Доброго утра, пан Гольдман, — сухой голос Мацея Зинткевича отвлёк Гольдмана от созерцания латинских букв. — Что-то вы ко мне безо всякого предупреждения явились. Случилось что?

Аптекарь склонил голову набок и подозрительно сощурил маленькие глазки за тонкими дымчатыми стёклами очков.

— Пока что ничего не случилось, но всё может произойти. Я к вам по делу, пан Зинткевич.

— Тогда проходите, любезный, раз уж всё так серьёзно, как вы здесь рассказываете.

— Вы же знаете, я бы не посмел, если бы…

Аптекарь одним жестом руки остановил Гольдмана, который уже собирался всевозможно аргументировать свой приезд.