Лучший из миров: как философы предлагали устроить общество и государство

Семейный сговор виделся ей всюду, им она объясняла, что ей не дают в руки дневников Толстого, а также сокрытие встреч его с ненавистным издателем Чертковым. Ей казалось, что в своих дневниках Толстой выставил ее похожей на Ксантиппу – вздорную жену Сократа, упрекавшую великого мыслителя за его излишние умствования и оторванность от жизненных трудностей. Эта мысль вдвойне тяжела, если учесть, как Софье не хватало проявлений любви мужа. Мысль о самоубийстве крепко поселилась в ее голове.

В некоторых вопросах сговор действительно был, но задумывался он не против Софьи Андреевны, а скорее для ее спокойствия. Абсолютно измученная тревогой за единство семьи, благополучие своего любимого Левы, она видела в Черткове черта, посеявшего раздор в ее доме. Для нее он был манипулятором, раздувавшим в Толстом не самые созидательные и благоразумные идеи. И главная из них – лишение ее и детей наследства над творчеством.

Никто не знает, сколько еще произведений Толстой успел бы написать и как бы закончилась его жизнь, если бы не одно трагическое стечение обстоятельств. Подозрительность жены гневила Льва Николаевича. Эмоциональная реакция Софьи на завещание была для него вполне предсказуема, и он ее страшился. В один из дней, ему показалось, что она ищет завещание. Не зная, что лучше предпринять, боясь объяснений, Толстой уезжает, никому не сообщив.

Палитра чувств: желание свободы, сочувствие к Софье, гнев и искренняя любовь – все перемешалось настолько, что решение было скоропалительным. В первые минуты он понятия не имел, куда ехать. В результате этой поездки в Оптину пустынь 82-летний Толстой простужается и через несколько дней умирает не в своей постели.

Часть 2. Толстой in Paris

Еще до перемен во взглядах и до женитьбы на Софье в жизни писателя произошло событие, раздавшееся отголоском по его последующим дневникам. В Париже он едет смотреть смертную казнь. Во Франции смертная казнь традиционно (вплоть до ее отмены в 70-х годах XX века) проходила через гильотинирование. Некоторые фотографии с мест публичных казней дошли до нас и находятся в свободном доступе в Интернете.

Какие эмоции вызывает образ гильотины у вас, дорогой читатель? Представляется ли она чем-то варварским и очень далеким, модифицированным Средневековьем или никак не выделяется на фоне других, более мучительных видов смертной казни, которые знала и знает история?

Гильотинирование не было зрелищным действом: всего несколько движений палача, и лезвие падает четко, с большой скоростью, освобождает осужденного от долгих страданий, так как обеспечивает неминуемую смерть. Толстого поразил даже не сам факт умерщвления человека, а то, насколько быстро и механически происходит на деле трагическое событие. Как участник Крымской войны и обороны Севастополя, Толстой видел многое. И если бы осужденного люди разорвали на куски[84] – по его мнению, это было бы менее отвратительно, чем то, как ловко механизм гильотины справился со своими обязанностями. Даже для смерти люди изобрели машину, оптимизирующую процесс. Она справляется быстрее, чем палач, и совершает одно движение там, где палачу может потребоваться несколько взмахов. Какая эргономика!

Уже тогда убийство из личных мотивов, страсти, ненависти, на войне – конкретное убийство в конкретной ситуации – писателю было более понятно, чем умерщвление по приговору государственной машины. Там, в Париже, образ «гильотины – конвейера смерти» показал стремление государственной машины к стандартизации всего, ее извращенную рациональность.

Подождите, но в чем же она извращенная? Гильотина милостивее палача, милостивее своих современных собратьев – электрического стула и смертельной инъекции. Толстой явно считает, что такой радикальный инструмент воздания справедливости нельзя оставлять в руках государства. Его применение необратимо, а претензии государственной машины на справедливость, тем временем, сами не всегда справедливы, вспомним об ошибочно вынесенных смертных приговорах. К тому же, государство может оказаться заинтересованной стороной процесса, если речь идет о политике. А политическому Толстой ой как не доверяет!

Часть 3. Неделание – основа морали

Зачем живет человек? Ни много ни мало – этот вопрос привел Льва Толстого в философию и подарил нам еще одно представление об идеальном мире.

Свои наблюдения вместе с Львом Николаевичем мы можем начать с довольно банальной констатации: каждый из нас хочет получить что-то от жизни. В своем обычном агрегатном состоянии мы не то чтобы особенно злы или особенно добры, поскольку заняты преимущественно ей. И все бы ничего, если бы жизнь человека не пересекало фундаментальное противоречие: только некоторым, особо мудрым из нас удалось достичь блага – осознать, найти и реализовать конечную цель своего существования.