Лукьяненко

Уже на шляху под мерный ход дилижана[6] мысли вернулись к одному и тому же. Замерло сердце — как-то сложится их судьба? Да что судьба — были бы живы — вот что лежало камнем на душе. Не приведи бог и врагу своих детей потерять.

Прилегли вот они, оба сына, за его спиной, ворошатся на сене, переговариваются вполголоса меж собой. Хоть с виду и приуныли, да где им понять отца?

Кто-кто, а он знал город, по службе еще своей знал. Так то Питер был, столица! А здесь что? Хоть и небольшой войсковой город Екатеринодар, да соблазны в нем все те же, долго ли до беды? Учились бы, ни на кого не смотрели из баловней, а отец и последнего куска не доест — от себя оторвет, а с ними поделится — пусть учатся только, ему больше приходилось на своем веку терпеть, для них на все пойдет, вытерпит.

Солнце, после зорьки подскочившее над степью расколотой красной половиной арбуза, теперь катилось впереди гарбы круглой и яркой белой дыней.

В Копайской на постоялом дворе сходили к колодцу, вытащили холодной, зубы заходят, воды из его черного глянцевитого нутра, дали передохнуть своим любимцам, попоили их из старой цибарки, надели удила, сбрую поправили.

Павлик, когда тащил воротом воду, наклонился, заглядывая в гулкую глубь колодца, и из кармана рубашки выскользнула зажигалка, камушком булькнув в воду. По жребию опускаться пришлось ему же. Солнечный отсвет златился в глубине, словно бочок крупного красного карася. Рябинки от упавшей на дно зажигалки померцали и разошлись частыми дробными чешуйками от середины водной поверхности к сырым и скользким стенкам.

Сруб покачивался и скрипел над ним, просыпались соринки на непокрытую голову и плечи. Гнулась лозиной железная цепь. Впотьмах угадывалась кирпичная кладка, и пока спускался, он успел коснуться в щербинах от выпавших кирпичей торчащих на их местах клочков сухой травы, конопляной пакли — выхоти, крупного птичьего пера.

Ударила наконец в нос затхлая острота плесени, и вот стоит он ногами на твердом глинистом дне, ощутив в тот же миг почти под самыми коленями щекотку подступившей черной теперь воды.

Он поспешил от неприятного чувства поднять голову. Проем сруба почему-то так сузился, что весь колодец теперь казался ему удлиненным до размеров большой подзорной трубы. Головы отца и Василия очерчивались двумя темными кружками в просвете светлого неба.

Когда его вытащили наверх, он, только что отпустив мокрое цепное железо и едва ступив босыми ногами на теплую траву, разложил на ней несколько зажигалок, уже изъеденных водой и никуда не годных. Посмеялись тому, что не они одни такие зеваки, и тронулись дальше. По пути их зорко высматривали коршуны, забравшись в свое глубокое и пустое поднебесье, — братья лежали кверху лицом на дне подводы, и птицы казались им ржавыми старыми листьями из недалекой теперь уже осени. Ничто не мешало хищникам вершить свои плавные круги по светлому озеру безмерного неба.

Хорошего было мало. Лишь радовала мечта-надежда — учеба в Политехническом институте. Только удастся ли поступить? А если нет, тогда хоть пропадай: загребут в деникинскую армию.

И КОНЧИЛАСЬ НОЧЬ…

Их зачислили в Политехнический институт без экзаменов. Для казачьих детей появилась к тому времени такая привилегия. По рекомендации однокашника по реальному училищу Димы Сапача они пришли во двор Казенной палаты с адресом, зажатым в руке. Дверь отворила молодая, лет двадцати пяти монашка и пригласила в комнату. Прихрамывая, повела их в комнатку, где им предстояло пожить до того, как подыщут себе постоянную квартиру. Убранство комнат было скромным, но в глаза бросались чистота и уют. Видно было, что хозяйка занималась не только постами да молитвами, по находила время и для мирских дел. Пришел Димка, и они, обрадовавшись его приходу, воспрянули духом. Втроем жить будет веселее!

Недолго пожили хлопцы на подворье женского монастыря. Хозяйка ни в чем не стесняла их, нравоучениями, чего они опасались, не надоедала.

После первых же посещений лекций братья приуныли. Они понимали, что отец последнее от себя отрывает, а хочет выучить их. Продуктов, что они привезли с собой, хватило ненадолго. Не помогло и то, чтоВасилий устроился служащим самого низкого, четвертого, разряда. Работа несложная — подшивай и упорядочивай документы, зато и оплата грошовая. Хотя и это было уже кое-что. Ведь они так мечтали найти работу в городе тогда, в прошлый свой приезд в Екатеринодар в 1917 году. Так и жили первое время, ночуя по очереди то на кроватке, то на крохотном сундучке. Павел съездил в Ивановскую. Мачеха к его приезду кое-что снарядила для их пропитания, и они зажили, с каждым днем отмечая, как тают их скудные припасы.

Деникинцы, теснимые на всех фронтах Красной Армией, объявляли мобилизацию за мобилизацией. Подходил срок призыва Василию, а там и до Павла очередь дойдет. В городе и по станицам рыскали карательные отряды, вылавливали дезертиров. Население Кубани, спасаясь от призыва в белую армию, уходило к «зеленым». В Красном лесу под Ивановской, по слухам, также имелся какой-то отряд «зеленых».