Лукьяненко

Тут же, неподалеку, стоит и другой памятник. Скромный, поставленный сразу после войны гражданской, он оштукатурен, выбелен известкой. А тогда, в те первые годы, его венчала фигура рабочего и крестьянина. Он припомнил рассказ отца о том, как этот памятник открывали. Со временем сооружение обветшало, и фигуры были сняты для ремонта и увезены то ли в Славянскую, то ли в Краснодар. Слышал он, что идут хлопоты, чтоб в ближайшем будущем восстановить этот дорогой сердцу каждого станичника обелиск в первозданном виде. И память о Никифоре Донцове, о кузнеце Григории Примушко, жене его, схваченной по дороге на Славянскую в августе восемнадцатого года покровцами, о земляках, имена которых он медленно прочитывал, по-стариковски щурясь, — обо всем том бурном времени память эта постучалась в его сердце. Он отошел от братской могилы. Медленно ступая, успел отметить для себя, что на краю дороги, напротив обувного и хлебного магазинов, сиротливо стояла единственная подвода, а то все больше мотоциклы, мопеды, машины. Он не дошел до базарчика и свернул на улице Седина к дому, где жил теперь брат его Василий. Названа так она в память о борце за народное счастье, который жил здесь в начале века, затем переехал в Екатеринодар, перед революцией был редактором большевистской газеты «Прикубанская правда». Как и сыну его Глебу, не довелось Митрофану Карповичу дожить до народной победы. Оборвала ее белогвардейская пуля в восемнадцатом году…

Стояла глубокая осень. Но за голубым частоколом забора он сразу же увидел буйство георгинов, кустики японской вишни, рядки винограда, где висели нетронутые кисти, оставленные на случай его приезда. Сквозь листву он угадал несколько ульев и подумал: «Только сейчас, на пенсии, вспомнил Василий про занятие и увлечение отца и деда. Еще один пасечник в нашем роду!» К калитке спешила Анна Григорьевна, жена Василия.

Отшумели встреча и шутки, и позади шумное усаживание перед фотоаппаратом, разговор со старшим братом Петром. Оставил он теперь свою работу колхозного весовщика. На стене хаты прикрепят памятную дощечку с надписью, чтоб всякому любопытному прохожему довелось прочитать о том, что проживает здесь почетный колхозник. Оттрудился… Но все еще крепок и в силе, в своем, как говорят, уме…

Возвращались в Краснодар сразу же после обеда — надо было заглянуть в институт. На переднем сиденье рядом с шофером сидел учитель пения Иван Павлович Лявин. Судьба оказалась немилосердной к нему — с годами ослеп, и не узнать теперь того жизнерадостного, подвижного Ивана Павловича, который обучал их в реальном.

Сидящий рядом с ним односельчанин Г. Е. Сердюков мало-помалу разговорился и, пока ехали по прямой асфальтированной дороге на Краснодар, успел напомнить Павлу Пантелеймоновичу далекое время юности.

— Деникин приближался к Кубани, и дела белого воинства с каждым днем становились все хуже. Дезертирство началось повальное. Белые вот-вот собирались объявить мобилизацию и учащейся молодежи.

Я был постарше вас всех и знал, что меня могут призвать сразу же после летних каникул. Платон Николаевич говорил со мной об этом не раз, так как я был его помощником в классе — учился, как вы помните, неплохо, это мне давалось легко. Если б не Зедгинидзе, не знаю, смог бы я доучиться или бросил. Отец мой в Динской был драгалем[14], зарабатывал маловато, и мне приходилось туго. Да еще за квартиру платить надо. Вот мне и порекомендовал наш классный наставник двоих отстающих подтягивать, сынков торговца одного. Мне сначала непонятно было, как это можно за репетиции еще и деньги брать. Но Платон Николаевич строго мне приказал, чтоб плату назначил самую высокую, иначе отец их не посчитает репетитора солидным и знающим свое дело. Благодаря репетиторству я и смог доучиться в реальном…

За окном машины двигались и отлетали прочь перепаханные на зиму клетки полей, темно зеленела люцерна, нежились на недолгом солнышке озими. Давно миновали абрикосовую лесополосу. Перед машиной взлетали и застывали на месте в порыве налетевшего ветра похожие цветом на засохшие чернила грачи, на макушках самых высоких деревьев раскачивались белобокие сороки. Все это невольно отмечал зоркий глаз Павла Пантелеймоновича. А сосед той порой продолжал:

— Отец мой как чувствовал. Зачем, говорит, тебе самому ехать? Мы с матерью подвезем тебя до Ивановской. Ты пойди проведай, что там и как в станице, а мы подождем тебя здесь. Чтоб домой поехать спокойно.

Ну, добрались благополучно, остались на подводе отец с матерью ждать.

Нет, Павел Пантелеймонович, мне и до сих пор кажется, что у меня на роду было написано счастье. Только вхожу я в станицу, навстречу мне Зедгинидзе. Как он испугается! Потащил меня к забору и говорит: «Ну, где твоя голова? Да тебя уже ждут не дождутся со дня на день. Тебе надо явиться на призывной пункт».

Тут я назад, ходу из станицы. Прибегаю к отцу с матерью, а они только увидели меня, как заплачут, — запричитают оба в один голос.