Эмилио,Энрикеи Лоренсо.Все трое леденели:Энрике – от безвыходной постели,Эмилио – от взглядов и падений,Лоренсо – от ярма трущобных академий.Эмилио,Энрикеи Лоренсо.Втроем они сгорали:Лоренсо – от огней в игорном зале,Эмилио – от крови и от игольной стали,Энрике – от поминок и от фотографий в стареньком журнале.И всех похоронили:Лоренсо – в лоне Флоры,Эмилио – в недопитом стакане,Энрике – в море, в пустоглазой птице,в засохшем таракане.Один,второйи третий.Из рук моих уплывшие виденья —китайские фарфоровые горы,три белоконных тени,три снежных дали в окнах голубятен,где топчет кочет стайку лунных пятен.Эмилио,Энрикеи Лоренсо.Три мумиис мощами мух осенних,с чернильницей, запакощенной псами,и ветром ледяным, который стелетснега над материнскими сердцами, —втроем у голубых развалин рая,где пьют бродяги, смертью заедая.Я видел, как вы плакали и пелии как исчезли следом,развеялисьв яичной скорлупе,в ночи с ее прокуренным скелетом,в моей тоске среди осколков лунной кости,в моем веселье, с пыткой схожем,в моей душе, завороженной голубями,в моей безлюдной смертис единственным запнувшимся прохожим.Пять лун я заколол над заводью арены —и пили веера волну рукоплесканий.Теплело молоко у рожениц – и розыих белую тоску вбирали лепестками.Эмилио,Энрикеи Лоренсо.Безжалостна Диана,но груди у нее воздушны и высоки.То кровь оленья поит белый камень,то вдруг оленьи сны проглянут в конском оке.Но хрустнули обломками жемчужинскорлупки чистой формы —и я понял,что я приговорен и безоружен.Обшарили все церкви, все кладбища и клубы,искали в бочках, рыскали в подвале,разбили три скелета, чтоб выковырять золотые зубы.Меня не отыскали.Не отыскали?Нет, не отыскали.Но помнят, как последняя лунавверх по реке покочевала льдинойи море – в тот же миг – по именамприпомнило все жертвы до единой.Меня не отыскали.Не отыскали?Нет, не отыскали.Но помнят, как последняя лунавверх по реке покочевала льдинойи море – в тот же миг – по именамприпомнило все жертвы до единой.