Они разбрелись,дожидаясь конца велогонки.Разбрелись, дожидаясь,когда же умрет мальчуган на японской шхуне.Разбрелись,раскрывая рты, как больные птицы,раскрывая зонты,словно силясь проткнуть лягушку, —одни среди крохотных реки несметных ушей тишины,разбрелись по ущельям,куда не прорваться луне.Плакал мальчик на шхуне, и сердца тосковали,призывая свидетелей, требуя общего бденья,а в ответ на зашарканной синей земленыли тусклые буквы, плевки и луженые спицы.Не важно, что плач оборвется с последней иглой,не важно, что бриз задохнется в соцветиях ваты, —бескрайни владения смертии тени уплывших пугают за каждым кустом.Бесполезно искать закоулки,где ночь забывает дорогу,уголок тишиныбез лохмотьев, скорлупок и слёз,ибо даже единственный крошечный пир паукарушит все равновесие неба.Безвыходны стоны японского юнги,безвыходны стены внезапно ослепших.Хвост кусает земля, силясь корни свести воедино,и клубок на траве бредит неутоленной долиной.О луна! Полисмены. Гудки океанских судов.Гривой – дым корпусов, анемоном – резина перчаток.Все расквашено тьмой,раскоряченной над мостовыми.Все дышит испаринойдушных бесшумных ручьев.О толпа! О солдатский бордель!Есть единственный остров спасенья – глаза слабоумных,заповедник ручных, зачарованных флейтами змей,где тела одинаково пахнут мышами и медом,где висят над могилами яблоки цвета зари, —надо скрыться туда, чтобы хлынул немыслимый свет,от которого, прячась за линзы, отпрянут банкиры.И да станут золой все, кто мочится рядом со стономв зеркала, где растет одиночество каждой волны.Убийство
(Два утренних голоса на Риверсайд-драйв)
Перевод Анатолия Гелескула
– Как это было?– Надвое скула.И всё.Былинка втоптана копытом.Ныряет, шарит шило,пока не сыщет сердцевину крика.И море вдруг перестает дышать.– Но как же, как могло это случиться?– Случилось.– Как же так? И это всё?– Разжалось сердце. Голое, одно.И это всё.– О господи, как тяжко!Рождество на Гудзоне
Перевод Анастасии Миролюбовой