Луна и Смерть

Когда-то мой древний голос
не ведал тягучих и горьких соков,
теперь вот пришел и лижет колени,
запутавшись в папоротниках, до хрупкости мокрых.

Голос древней любви,
голос истинной смерти,
зов претворенной глины
звучал, когда все розы мира капали с языка,
а лужайка не знала невозмутимой челюсти лошадиной.

А теперь вот лижет разверстые вены,
капельки страха с ребячьих рук,
пока глаза разбиваются на ветру
вместе с крыльями из алюминия и голосами пьянчуг.

Хочу проникнуть туда,
где Ева ест муравьев,
где Адам скользит среди ошеломленных рыбешек.
Хочу оттеснить роговых человечков
к роще счастливых зевков
и прыжков на одной ножке.

Едва на асфальте бритва блеснет,
я знаю, как ею тайно орудовать,
и знаю об ужасе глаз, что проснулись
на гладкой поверхности блюда.

И я не хочу ни мира, ни сна, о божественный голос,
хочу своей воли, своей любви человечьей,
в самом темном углу никому не нужного ветра —
своей любви человечьей.

Морские собаки гоняются друг за другом,
ветер подстерегает зазевавшиеся стволы.
О древний голос, глаголом своим упругим
этот голос из жести и талька испепели!

Хочу удариться в рев, просто так, без причины,
как это делают дети в последнем ряду,
не голосом, не стихом, не шелестом лиственным —
ниточкой крови к изнанке вещей приведу.

Я хочу плакать и повторять, откуда я родом:
роза, ребенок, елка у края небес,
чтобы высказать истину из плоти и крови,
убив насмешку и соблазны словес.

Нет, я не прошу ничего, я просто желаю,
чтобы мой голос, с цепи сорвавшись, лизал мне руки,
в лабиринте ширм обнаженное тело
усыпано пеплом секундным, залито лунной мукой.

Я все твердил это.
Я все твердил – и вот Сатурн остановил поезда,
а туман, и Сон, и Смерть бросились по вагонам – меня искали.
Искали меня —
там, где мычали коровы на тоненьких пажеских ножках
и где плавало мое тело, чашами горних весов звеня.

Живое небо

Перевод Анатолия Гелескула