Луна как жерло пушки. Роман и повести

Когда взрывом бомбы убило лейтенанта, а Коммунар еще только появился, именно он, Гриша Чоб, возглавил отряд. Не знаю, чем объяснить это — не то громадным его ростом, не то другой какой причиной, — Кирилюк тут же предложил ему командовать взводом. Именно Гриша в те дни, когда ни один командир не пожелал принять меня в часть без повестки, взял меня в свою группу. Не дожидаясь ничьих разрешений, он протянул мне котелок: "Бери, поешь с дороги!" Потом вручил лопату и тут же под вражеским обстрелом послал рыть пулеметные гнезда.

Пришлось тогда вырубить чуть ли не целый сад, чтобы открыть широкий обзор для наших стрелков на случай, если враг вздумает переправиться через Днестр.

Да, в те дни Гриша казался нам действительно сказочным великаном. За одну ночь мы успевали сделать под его командой столько, сколько до войны не сделали бы и за неделю.

Но мы так и не успели дорыть и отделать пулеметные точки. Стали поговаривать, что противник захватил Кишинев и движется к Днестру. Той же ночью нас подняли и повели на восток.

Подальше от фронта!

Это не умещалось в голове. Коммунар целые дни твердил, что мы должны стать настоящими бойцами, а тут — на тебе… Это было горькое разочарование. Отразилось оно и на нашем отношении к Грише. Ведь именно он передал нам приказ об отходе.

Но Чоб упорно стоял на своем. Ну, оставляем Днестр. Тяжело, конечно. Однако ведь позади Буг, там мы построим настоящие фортификации. А потому вперед — форсированным маршем! И если немецкие самолеты бомбят дороги, так днем будем двигаться прямиком по садам, а ночью выйдем на шоссе.

Что ж, не зря нарекли мы его "Круши-Камень". Какая осанка, какая выправка! Вот только пальто портит всю картину: английской шерсти, с меховым воротником и… связанными рукавами-кладовыми. Чоб то и дело перебрасывает его с одного плеча на другое, порой несет под мышкой. Чертовски мешает это пальто. Но все же он шагает впереди колонны, высоко подняв голову, выпятив грудь, суровый, неприступный.

Особенно неприступным он был для своих земляков, знавших его забулдыгой, сынком зажиточного винодела, большого охотника до жареных барашков и старого доброго вина. Слабость эту унаследовал и Гриша — и заработал болезнь печени, из-за которой частенько сидел на диете. Я прекрасно знал это, но теперь Гриша и вспоминать не желал о своем прошлом.

Одного Комана он словно побаивался. Ребята поговаривали, что Чоб просто стелется перед ним. И удивлялись: подумать только, нашел перед кем!.. Эдакий коротышка, два вершка от земли. Ему, правда, перевалило за двадцать, но рядом с Чобом он выглядит сущим мальчонкой. Со временем я убедился, что в словах ребят есть зерно истины. Во всем, что он ни делает, Чоб действительно — то ли жестом, то ли еще каким-нибудь образом — испрашивает дозволения у Комана. Но тот в ответ не издает ни звука. Более того, создается впечатление, что Коман, этот молчун, напоминающий схимника, не очень-то обращает внимание на нашего командира. Во всяком случае, вид у него именно такой. Странная, непонятная история…

Арион Херца, наш всезнайка, рассказывал, что Никифор — бывший семинарист, участвовал в подпольном революционном движении, за что был выгнан родителями и проклят. В довершение всего в румынской армии ему пришлось служить в жандармских частях. В это время была освобождена Бессарабия, после чего Никифор куда-то исчез. Появился он только к началу войны.

Никто не мог бы сказать, где ложь, а где правда во всех этих рассказах Херцы. Одно лишь известно: именно Гриша принял Комана в нашу группу и зачислил на довольствие. Где они познакомились, что было между ними до войны, — этого даже Арион не мог объяснить. Но нас теперь волнует другое. И мы по-прежнему со всеми своими вопросами обращаемся к нашему великану.

— Отчего не выдают нам обмундирование?

— Скоро выдадут…

— А где оружие?

— Будет и оружие.

— И долго мы будем отходить?

— А вон уж виден Буг. Там ждет нас главное испытание.

Чоб часто жует на ходу, отрывая ломти от буханки, которую держит по-крестьянски на груди. А попадется кочан капусты, он и от него не отказывается. Такому здоровяку паек на один зуб. И наш Коммунар умудрился каким-то образом добыть ему дополнительную порцию хлеба и супа. Чоб и думать позабыл о больной печени. Одно знает: шире шаг! В ногу!

Почему мы все, не сговариваясь, стали называть Кирилюка Коммунаром? Одет он в полотняные брюки, заправленные для большего удобства в чулки, носит фуражку с широким, как у гимназистов, козырьком.

Как же случилось, что мы признали его за старшего? Чина у него, как, впрочем, и оружия, нет. Никто не велел нам подчиняться ему. Может, дело в его солдатской шинели? Еще двое ребят носят шинели, но у него она длиннее, аккуратнее, застегнутая сверху донизу и туго подпоясанная ремнем.

Скорее всего, в шинели дело…