Луна как жерло пушки. Роман и повести

— Да хватит вам шуметь, — примирительно говорит Чоб, забрасывая на плечо пальто с завязанными рукавами, в которых держит скудный скарб. — Все равно сгорели бы в огне. Найдем военную часть, сдадим их кому надо.

И вот мы на берегу у этой самой лодки. Филин куда-то исчезает и вскоре возвращается, неся пару весел на плече. Мы, недолго думая, прыгаем в лодку — она уходит в воду, чуть ли не черпая бортом. Кто-то отвязывает канат, кто-то берется за весла. Но не успели мы отплыть от берега, как раздается окрик:

— Стой, стрелять буду!

Из-за бугра показывается конный красноармеец. Мгновенье — и он уже рядом с лодкой. Удар копыта, и суденышко тут же зачерпывает воду. Вся наша провизия, весь багаж оказывается в воде. Хорошо еще, что мы не отплыли далеко: барахтаясь и кое-как держась на поверхности, добираемся до берега.

Начинается очередная бомбежка…

Потом, в минуту затишья, снова показывается конный красноармеец. Он придирчиво расспрашивает нас, кто мы и откуда, и словно нехотя роняет, что немного ниже по течению должна вот-вот отойти от береге баржа с эвакуированными.

Между тем начинает темнеть. Противоположной: берега уже не различить, водная гладь кажется бескрайней.

Мы перескакиваем через канавы, ямы, бугры, вязнем в прибрежном песке, прорываемся сквозь заросли колючек, взбираемся на высокую железнодорожную насыпь и скатываемся на ту сторону. Острым ножом рассекает воздух гудок. Баржа отчаливает! Недалеко в темноте мерцает речная вода… Еще усилие. Еще… И откуда только берутся в такие мгновения силы? Вот и настил из досок, ведущий к причалу. До баржи рукой подать. Еще минута, считанные мгновенья! Мы уже у цели, но тут обнаруживаем, что судно успело отойти метра на полтора от берега. Пассажиры протягивают руки, и мы с ходу прыгаем. Прыгаем удачно: ни один из нас не угодил в воду.

Не знаю, как остальные ребята, но я валюсь на спину задевая головой чьи-то ноги и чувствуя под лопаткой ледяное прикосновение железной цепи. Лежу в каком-то забытьи, потом с трудом открываю глаза.

Есть ли такие слова, такие краски, чтобы передать тс. что происходит на противоположном берегу и на реке. Созреет ли во мне когда-нибудь сила, которая; позволит описать это невероятное зрелище? Одно я знаю: никогда не изгладится в памяти моей картина сталинградской ночи августа 1942 года.

Река пылает живым, страшным огнем. Облака горячего пара окутывают небо. А за рекой — полыхающий город, и кажется, что этот неохватный пожар еще больше раздувает огонь на реке, делает слышнее его гул множит во сто крат его всеуничтожающую силу. Разлив огня до самых облаков, без пепла, без головешек, ослепительные всплески пламени, от которых стынет душа, — апокалиптическое зрелище, рождающее ощущение гибели всего живого.

Это на реке горят цистерны с бензином. Целый эшелон цистерн.

Но что-то вдруг заставляет оторваться от феерии бушующего огня. Я прислушиваюсь. На барже воцарилась глубокая тишина. Ни шороха, ни стона… Только мушиное жужжание в вышине.

Над нами кружит самолет. Жужжание то отдаляется, то вновь усиливается, — кажется, вот-вот стервятник ринется вниз, на баржу.

— А почему зенитчики его не сбивают? — раздается детский голос.

— Значит, так надо, молчи…

Вокруг меня — никого. Матери с детьми отошли к бортам, огороженным, как ринг, рядами толстых канатов.

А жужжание стихает, почти исчезает, потом снова грозно надвигается, самолет кружит где-то над самой головой, кажется, он уже нацелился…

Женщины все сильнее напирают на канаты.

— Назад! Куда вы? Назад!

Из-за облака выглядывает месяц. Лунное сияние и отблески пожара. В этом нестерпимом свете наша баржа кажется такой маленькой! Медленно поворачивает она наперерез волне, спешит к противоположному берегу. А течение здесь сильное.

Лунная ночь. Глубокая стремнина. Не выдай, Волга-матушка!

Наконец вдали обозначается какое-то темное пятно. Черная линия берега над черным разливом реки. Спасительная твердь, была ли ты когда-нибудь желаннее!

Жужжание стервятника растворяется в ночном небе. Напор воды утихает, баржа приближается к берегу.

Сижу, согнувшись в три погибели, рядом с целой горой железа, тюков, ящиков и чувствую, как нарастает нетерпение людей. Баржа должна немедленно переправить на тот берег новую партию солдат и вернуться сюда с транспортом раненых и беженцев. А самолет, того и гляди, снова появится над нами…

Уже слышны голоса людей, столпившихся у сходней, раздается скрежет, удар, потом звучат какие-то ритмические выкрики, сердитые приказания.

И снова замечаю, что не слышу голосов раненых, занимающих большую часть палубы и ожидающих скорейшей выгрузки. Голоса эти тонут в бесконечном гуле, он напоминает шум речных струй, огибающих встречный утес. Нет, не то. В гуле этом слышится что-то жалобное и вместе с тем суровое, хватающее за душу.

У самой воды на песке бесконечными шеренгами тянутся ряды раненых. И гул этот — их слитые стоны.

Глава 2