Луна как жерло пушки. Роман и повести

Но вот эта бомбежка — и, конечно, он, и никто другой, опять собирает людей, сколачивает отряд, налаживает воинский порядок. Стало быть, жив курилка!

Тут я увидел Филина. Это прозвище прилипло к нему с легкой руки Силе Маковея. Теперь иначе его никто не называет. Сидит в сторонке, подальше от всех, и варит себе индивидуальный обед.

— Привет, Филя!

Он спокойно кивает, не выражая никаких эмоций Может, он знает что-нибудь о Стефании? Гриша говорил о какой-то медчасти, бане… А впрочем, какое мне дело до Стефании и ее медпункта?

А вот кого я действительно рад встретить, так это Грофима Выздоагэ. Привет тебе, дружище! Вижу — ты жив и невредим. Он поднимается с земли и протягивает мне руку.

— Немецкие танки повернули назад. А наша сестричка повезла раненых в санчасть, — словно нехотя сообщает он. — Сдаст их и сразу вернется сюда.

— Ну и пускай, мне-то что! — быстро отвечаю я, как будто оправдываясь в чем-то перед ним.

— А то, что Штефэница всех нас лечит, — продолжает он, немного помолчав. — Вот и теперь: уехала, а товарищу Кирилюку нужна помощь. Опять заныло у него плечо.

— Вот оно что! Значит, и Коммунар здесь, — искренне радуюсь я. — Хорошо. Отлично. А Стефания поехала сопровождать раненых. Мда. Теперь не скоро ее дождемся…

Последние слова вырываются у меня помимо воли.

— Зря ты так говоришь. Вернется. Скоро. А тебе не худо бы постричься. Ишь гриву отрастил… Как у нашего попа. Вон там — наш немец-парикмахер: ждет тебя не дождется…

— И Херца жив?

— А парикмахеры, они все живучи. Никакой черт им не страшен. Иди, он сразу приведет тебя в божеский вид.

Херца без лишних слов достает из кармана машинку и приступает к делу. Ну и конечно, тут же принимается таинственно шептать, что скоро должны забросить его в тыл врага. Но про это ни слова! Ни-ни! Военная тайна Само собой, говорю я, как же иначе… И через несколько минут, наголо остриженный, сижу опять рядом с Выздоагэ.

Не знаю, чем это объяснить, но именно этот приземистый забавный человечек, с его полосатой домашней торбой, неторопливой речью и мягкими движениями, поддерживает во мне надежду на скорое возвращение домой. Он один из немногих, сохранивших в неизменном виде домашнее обличье. Деревенский парень, каким был в родном своем селе. И совсем не трудно представить, как он возвращается в родимое село, откладывает в сторону дорожную сумку и берет в руки тяпку. Увы, судьба решила иначе…

Гриша приказывает спать. На заре — в поход. И действительно, не успели мы повернуться на другой бок, как он поднимает нас по тревоге. Эту привычку он завел еще в бытность командиром нашего так называемого "взвода".

К бахчам на окраине города мы приходим лишь поздно ночью. Кирилюк с трудом тащится за нами, делая отчаянные попытки идти в ногу. Рана на плече гнет его все ниже.

Ведет нас тот самый военный чин, о котором говорил Гриша. Он где-то отстал от своей части, и у него нет ничего, кроме двух треугольников на петлице. Фуражку и то потерял в суматохе отступлений. Конечно, начальник из него неважный, но для нас, штатских, и такое кое-что да значит.

Гриша, завидев бахчу, забывает обо всем на свете. В каком-то упоении раскалывает спелые арбузы, раздавая налево и направо увесистые куски. Наконец мы сыты. И тогда он достает список и начинает над ним колдовать, что-то вычеркивая и вписывая.

— Эй, кто там еще не записался? Скорей, а то останетесь ни с чем — ни винтовки, ни махры!

— А ребята наши где? — не унимается Херца, вытирая платком арбузный сок с подбородка. — Ты говорил, что здесь мы их найдем. Гнал целый день — а тут никого.

— Значит, они уже в городе. Там и найдем их, — быстро отвечает Гриша. — Давайте, кто там еще. Список могут сейчас же потребовать…

И мчится к Кирилюку за советом, за новыми указаниями. Но Коммунар, измученный болью, ничего путного не может подсказать.

Никогда — ни до, ни после этого вечера — мы не видели Чоба таким растерянным. Он никак не может решить, как быть с Коммунаром: взять с собой или оставить здесь.

Наш военный с двумя треугольниками на петлицах тем временем отправляется куда-то хлопотать о нас и больше не возвращается. Видно, угодил под бомбежку. Приходится Грише снова взять на себя командование: до фронта рукой подать, немцы подходят к Сталинграду. И вот выстраивает нас в одну шеренгу, да и заставляет маршировать по бахче — так, что треск стоит под ногами.

— Нашел время для муштры, — ворчу я. — Или не видишь, что делается кругом?

— Надо же показать, что мы солдаты, а не штатская шваль, — бурчит он, но все-таки на время оставляет нас в покое.

Над нами то и дело пролетают армады бомбардировщиков с черными крестами на крыльях. Сталинград окутан пламенем и дымом.

Мы двигаемся короткими бросками вдоль шоссе, ведущего в город. Вот и первые кварталы. Море огня. Перескакиваем через раскаленные полотна жести, слетевшие с крыш, воронки, наполненные дымящейся водой. Воздух, небо — все объято пламенем, само солнце исходит густым удушливым дымом.

— Ты погляди только, — кричит, толкнув меня в бок, Ваня Казаку. — Это же наш командир, Туфяк. Вон стоит у той стены. Может, нас ищет?