Луна как жерло пушки. Роман и повести

Она остановилась перед школой. Теперь были хорошо видны и неосвещенные окна. Из глубины слесарной мастерской послышался слабый скрежет металла, и София постучалась в дверь. Открыл мастер Топораш. Они стояли, одинаково удивленные этой встречей.

— Мастерская уже переехала в новое здание… — пробормотал Топораш, не зная, что сказать. Он оглянулся на скрежет, доносящийся из глубины мастерской, и окончательно смутился. — Переехала… почти вся переехала…

Он явно хотел поскорее закрыть дверь. Но София упрямо стояла на пороге, вслушиваясь в загадочный шум в мастерской.

— Впустите меня, товарищ Топораш, — попросила она вдруг. — Не бойтесь, верьте мне.

Мастер пропустил ее и быстро пошел по щербатому полу, словно не замечая что она идет следом за ним.

Занавеска, постоянно скрывавшая его шкаф с инструментом, была и сейчас задернута, но звуки умолкли.

Старик начал кружить по мастерской, словно гонимый какой-то неведомой силой. Потом, будто отпущенный этой же силой, остановился.

— Не собираюсь верить — ни вам, ни Каймакану… Будь там товарищ, не товарищ — никому! — закричал он во весь голос. — Я хочу только одного — чтобы меня оставили в покое! Построили себе палаты, перебрались туда, — теперь вам эта старая развалюха не нужна, так ведь? Ну и оставьте мне эти четыре стенки и крышу над головой! Пока я не найду другого пристанища. Хотя бы на несколько дней, пока я… — Тут он бросил торопливый взгляд на занавеску и закончил уже тише: — А теперь иди себе, ради бога!

— Почему ты бранишь и гонишь меня, дядя Филипп? — спросила София серьезно. — Разве я хоть когда-нибудь сделала тебе что-либо дурное? Какое у тебя право так говорить со мной?

Мастер слушал ее с вниманием, даже с любопытством, но живо возразил:

— Все вы добрые, все справедливые, милые. Днем. А когда стемнеет, пробираетесь, как воры, в дом к человеку, ломаете замки, душу наизнанку выворачиваете. Один раз уже забрался ко мне этот адъютант Каймакана — Пакурару, а сейчас…

— Просто я услышала шум и вошла, — сказала Софика, но это не звучало оправданием. — И я не прокралась сюда, а пришла как секретарь партийной организации, поскольку я им еще являюсь сегодня. Завтра, может быть…

— Что завтра? На твое место придет Каймакан? — язвительно спросил мастер, кинув быстрый взгляд на занавеску.

— Да, очень может быть, что и он. Может, на мое место, а может, на место Мохова. Кто знает.

— Как? На место Мохова?

— Леонид Алексеевич подал заявление об уходе.

Лицо Топораша, насмешливое и раздраженное, стало растерянным.

— Да? — спросил он тихо. — Подал заявление? Очень красиво с его стороны! И он уступил свое место товарищу Каймакану? Так?

Он медленно подошел к занавеске и отдернул ее.

— Пожалуйста! Ты, как секретарь партийной организации, услышала шум и захотела узнать, что тут делается? Хорошо! Можешь доложить новому директору, что видела механическую пилу для распилки котельца. Полюбуйся. Она еще не закончена, но принцип проверен Машина может давать камень. Запомни ее хорошенько, потому что завтра еще до восхода солнца… она будет лежать с переломанными костями! Я ей зубы повыдергаю, жилы перережу, я брошу ее в кучу железного хлама — туда, откуда я все это выкопал вместе с моим помощником!

София слушала его, онемев. Топораш ничего не доказывал, ни на чем не настаивал. Его холодный, недоверчивый взгляд не требовал ответа. „Какой он измученный“, — отметила она про себя. Его руки, всегда такие живые, сейчас висели тяжело и вяло. Какую же работу найдет он им теперь? Может, возьмет эту кувалду, стоящую возле наковальни? Не дай бог, ударит по своей камнерезке…

— Так тебе и надо, старый болван, если выжил из ума! — начал он снова ругать себя. — Так тебе и надо! Ишь связался с этим Иовом многострадальным, который наяву сны видит! Он бредил, а ты ему в рот смотрел. Верил всяким этим листовкам…

„Теперь он и Сидору не верит! — ужаснулась София. — Он обиделся и на Мохова, за то, что тот передал школу в руки Каймакана. Незачем было говорить ему об отставке директора, а то он может разрушить свою конструкцию с таким же упорством, с каким собирал ее по ночам, втихомолку. Он ее разрушит, а я, коммунистка, стою и не знаю, что ему сказать…“ Сколько она молчала! Но на этот раз она должна, должна что-то сказать Топорашу, пока он не взялся за кувалду.

— Мохов не бросит школу совсем! Может, и вообще не уйдет. Он заберет свое заявление об уходе. Можете мне поверить, — сказала она и в этот миг была уверена, что именно так и будет.

Ей показалось, будто скрипнул снег под сапогами директора, и она повторила:

— Можете мне поверить.

София увидела, что Топораш остановился, и продолжала:

— Да, и насчет Мазуре. Его признали коммунистом… — Эти слова вырвались у нее нечаянно, а ей пришлось говорить дальше: — Теперь они с Моховым в одной партии.

— Неужели правда? — изумленно остановился Топораш.

— Да! — солгала она, глядя на него прямо, уверенная в том, что говорит большую правду. — Славное прошлое Сидора Мазуре признано!

И тут она вдруг увидела Иона Котелю.