Луна на ощупь холодная (сборник)

В логу я слышала тявканье и думала, что это лиса. Но в Старом Саду, у орешника, встретила охотничью собаку. Тощая выжловка с обвисшими, оттянутыми сосками чутко посмотрела на меня и убежала на Плотину, помахивая хвостом.

Я набрала диких кислых и жестких, словно от натуги покрасневших яблок и вернулась к Дому. Положила яблоки на оскверненный дедушкин кенотаф, и наступило бабье лето.

Небо стало голубым, весенним, солнце вошло в Курпинку и осветило ее изнутри, открыв черты Царствия.

Собака опять подошла ко мне. Теперь с ней был хозяин – Сеня Леший.

С этой минуты он стал моим единственным другом и соучастником, и разногласия не было между нами до конца его жизни.

Сеня отбросил свой болотный камуфляжный картуз и поднял, подправил ограду, выкинул дохлого ежа.

Мы пошли по дороге, и лес и Сад обменивались лучами, словно огромные райские птицы или ангелы продевали крылья сквозь ветки деревьев, чтобы поднять и унести Курпинку в приготовленную ей от века обитель.

Только когда мы опять переступили межу и с Дороги на Шовское оглянулись в последний раз, мы увидели, как ползут со стороны Кочетовки синие, ровные дожди, и туча с фиолетовыми подпалинами на прозрачном брюхе проходит и над Курпинкой.

– Сейчас дюже сыро, – сказал Сеня, – а лето хоть бы и дождливое было, а сухую недельку выберем. Ты за погодой следи и приезжай.

В Шовском нас застал дождь. По мокрым, холодным как медузы лопухам и крапиве мы шли к Сениному дому.

На пару с Петухом купили они дом на Козиновке и теперь перестраивали его. Вчера я прошла мимо, но не отличила дом от разрушающихся. Пока строился, Сеня жил в погребе. Мы спустились туда вместе с Альфой, она стала отряхиваться, забрызгивая стол и кровать, и от запаха мокрой шерсти захотелось кашлять.

Сеня достал спички и зажег лампадку перед Владимирской в поролоновых цветах.

Огурцы шевелились в банке и ходили в укропе, как рыбы в водорослях. Мы руками ели холодную картошку, макая ее в соль на мокром газетном листе. И картошка пахла типографской краской.

– Картошечка просто замечательная, – говорил Сеня. – Хочешь, невесту покажу?

Он вытащил из-за иконы фотографию, присланную в письме – след от почтового штампа был заметен на ней.

Это была даже не девушка, а девочка, рыжеватая, с впалыми щеками и бессмысленно приоткрытым ртом. Огромные глаза красивой девочки были неумны, и выражение ее лица тупо и лукаво, но знак глубокого страдания был положен на ее лицо.

– Беженка, – сказал Сеня, – с Ригара. Юсуфкина соседка. Сейчас она в Москве, парализованная. Сестра ее здесь в больнице работала, сейчас замуж вышла в Москву. У них у всех с позвоночником что-то.

Третьим рейсом я уехала в Лебедянь. Альфа бежала за автобусом и пыталась укусить сначала переднее, а потом заднее колесо.

Я сняла пальто и до самого города выбирала репьи.

Желтое небо как разлитое масло натекало на землю, и языкастый закат шел медленным текучим огнем.

Сеня не дождался меня: он поджег директорскую дачу, построенную на месте Дома, и был забит до смерти.

Полумрак

Я лежу на кровати, которая не скрипит никогда. Вокруг жидкая полутьма, фонарь смотрит в мое окно. В комнате стерильная тишина. Я напрягаю слух, заставляю себя услышать нытье комара, звук живой и страстный. Я слышу его, он зовет меня домой. Я не хочу туда, я не выдержу там долго, я умру, если буду там долго.

Я не буду там никогда.

Я успокаиваюсь и больше не слышу комара.

Закрываю одеялом лицо. Складываю на груди руки. Засыпаю.

Неизвестно чья спина, черная и горбатая, везла нас с мамой на телеге. У лошади был хвост страшный, я боялась, что он дотянется до меня и хлестнет, потому что он специально так мотался. Жарко было, и пахло терпко, и хотя и постелили мне куртку – все равно солома колола и царапала. Я сначала сидела, но когда на полянке у леса появились зеленые улья, воздух загудел и задрожал, мама меня обняла, и я почти лежала, и неудобно было, яблоки были в соломе – и попали мне под бок. Мама не знала и сказала: «Терпи», – и держала.

Белые блестки падали на лошадь и отлетали. Потом мне показали белого и сказали: «слепень». Но раньше оказалось – Дорога ведет к Дому, и перед ним, там, где Дорога поворачивает к сену, разбросанному у сосен, в колее – лужа. Небо в ней синее, облака – серые. А так они – белые, а небо – голубое. Тот, чья была спина, взял меня под мышки и поставил – и это был дедушка. Я хотела к луже, но меня поймал теплый живот с кислым запахом, подняли и целовали непривычно мягкими губами, и руки держали коричневые – это была бабушка.