Луна на ощупь холодная (сборник)

Повели за ручку по маленькой-маленькой травке, мимо рукомойника, у которого вместо крана – ножка, а внизу мыльные лужицы и в них картофельные очистки, и, споткнувшись небольно о деревянный порожек – в темноту, пахнущую сырым деревом, и в комнату – к ней. На полу в трусах сидела чужая, и рот у нее был в засохшем желтке. И только привели – она вскочила и как большая взяла меня за ручку и повела обратно. А все засмеялись, и мама, и опять я споткнулась о порожек и упала. Она – зубов у нее меньше, чем у меня, – подождала и засмеялась. Только я не заплакала. Встала и пошла к рукомойнику руки мыть. Она за мной и сказала: «Не достанешь». Я подпрыгнула и коснулась ножки, такой холодной, и капнуло, и еще.

И я пошла к луже и нашла там червячков, которые вертелись и уходили, когда над лужей моя тень, и мама потом сказала, что они – дети комаров. Но тогда она уже за мной ходила и повторяла.

Юсуф ушел в Курпинский лес, разбил там лагерь и ждал нас. Марина надела сандалии и дала мне сумку с провизией. Я несла изюм, курагу, хлеб и вино.

– Юсуф взял с собой казан, – сказала Марина. – Он сварит нам плов с цыпленком.

Дорога впервые вела нас не к Дому, а к Юсуфу.

Блистали поля – то глянцевыми волнами, то мелкой рябью; выглядывали черные лица подсолнухов на пьяных шеях; пух отцветающей травы летел нам навстречу и липнул к губам.

Мы были у поворота, когда небо зарокотало, туча встала над Курпинским лесом и брюхо ее примяло верхушки сосен.

Мы ускорили шаг и не замедлили его у развалин Дома.

Юсуф встретил нас у шалаша. Он отбросил нож и побежал к нам, босой и без рубахи, наступил на костер, и ни он, ни Марина не заметили этого.

В небе гремело, но все дальше и дальше. Я сломала черную ветку яблони, сгорбленную плодами, и завесила ею вход в шалаш.

– Ты пей, – сказал Юсуф.

– Буду пить. Никогда мне не было так хорошо, – сказала Марина.

Я лежала на ковре и грызла бусы. Мне показалось, что я перекусила нить и бусины раскатились. Приподнялась на локте – это жуки собирали в траве остатки плова.

Темнело, Юсуф накинул клетчатую рубашку, и белые клетки притягивали взгляд.

Юсуф сел на бревно и посадил себе на колени Марину, она соскользнула и села рядом. Пьяный Юсуф не мог ногу на ногу положить, а я так и не уснула на его скользкой куртке – только волосы, наэлектризованные, трещали.

Юсуф спал, улыбался и плакал во сне. Я смотрела на его пухлые детские щеки и припухшие девичьи губы.

Ветер шуршал снаружи, в сухих листьях шалаша, и мне казалось, нас засыпает, заносит песком. В переплете веток я видела белую звезду. Я спросила Марину:

– Как тебе кажется, он красивый?

– Так, симпатичный.

Белая звезда отразилась в ночной слезе Юсуфа, и луч ее – во влажной дорожке на смуглой щеке.

Утром я обрывала яблоки с ветки, занавесившей вход, и бросала ими в спящих. И крепкие желтые яблоки зарывались в иван-чай, которым Юсуф выстелил шалаш, и торчали из травы, как лобастые черепа из земли.