Луна на ощупь холодная (сборник)

Покрывало Ребекки

1

На вечерней заре Ибрах пошел смотреть на богов. Он никогда не ходил раньше – не потому, что дорого стоило, а потому, что знал: это изменит его жизнь так же решительно, как изменило бы рождение ребенка. Но если ребенок приносит небольшие неудобства вроде ночного плача в доме, и гораздо больше радости оттого, что пришел человек в мир, то боги, знал Ибрах, не принесут ничего, кроме постоянного плача в сердце от разлуки с ними – ведь они так далеко. Узрев богов, человек не может не полюбить их, но они-то, боги, не увидят человека, а если и увидят – не полюбят этот песок, прах под их стопами. Надо быть великим Утнапишти, чтобы снискать их благоволение.

Но в последние семь дней сердце Ибраха билось, как никогда раньше, утомляя грудь и сбивая дыхание. Он принял это за приближение смерти, проклевывание ее из плотяной скорлупы сердца, и пошел, страшась умереть, не увидев.

Астроном надорвал билет, лизнув его, проверив так на подлинность, и повел Ибраха по узкой винтовой лестнице на храмовую башню. Они вышли на крышу, откуда виден был весь исторический центр Харрана, лазорево-терракотовый, ибо крыши посвящали небу, а стены – земле. Астроном отпер круглую башенку, махнул прислужникам, подпиравшим священные стены не столько от рвения, сколько от усталости, и они, напоминая аккадские барельефы, завертели купол, хлопая босыми ногами по кедровому полу. Наконец Астроном велел им остановиться и разверз в куполе дыру, обнажив небо. Телескоп был сложен как богомол, и Астроном словно разбудил его, поворачивая и дергая за конечности.

Под грубое тиканье неумолимо верных атомных часов Ибрах удостоился лицезрения Иштар, Сина, Нинурта в расплывчатом одеянии, удаленного Мардука, красного Нергала.

Астроном настраивал телескоп, и небесные тела повисали пред оком Ибраха в черноте, совершенно не опознаваемой как пространство. Они являлись, как и подобает богам. Их цвета дрожали и переливались, как окраска рыб в воде или пламя свечи. Иштар и Нергала можно было видеть одновременно и в окуляр телескопа и в небе, возле его раструба, такими же точно звездочками, как блики на окуляре.

Ибрах сразу полюбил Иштар. Прежде всего она была женщиной. Неверно голубая, такая холодная на вид, она непостижимо мерцала, сжимая и разжимая свой лилейный кулачок, выпуская и скрывая сияние ладони.

В полумраке, а потом и в темноте, Астроном, истинный ученый, опасно сидя на перилах, с крутой лестницей за спиной, горячо рассказывал обо всем, что посетитель ни спросил бы. Он жестикулировал, не заботясь о равновесии, и так скакал по шаткой деревянной лестнице, ведущей к окуляру, что производил впечатление существа летающего.

Благоговейно насладившись полосатыми одеждами Нинурта, неподвижной складкой, словно плавник, упершейся в круглый бок бога, Ибрах с трепетом попросил еще раз взглянуть на Иштар, служить которой он вознамерился всю оставшуюся жизнь.

«Сегодня не получится, она уже закатилась», – небрежно ответил Астроном. Ибрах сразу же охладел к ней, предавшей так быстро, как может не каждая женщина. «Не люблю я закатывающихся», – пробормотал он и попросил, раскаиваясь в собственной мнимой измене, снова показать Сина – самого близкого бога, давшего имя отцу Ибраха. Золотой Син возлежал в окуляре, и видны были все складки, раны и оспины его тела: ведь он вырывает куски, слитки собственной плоти и бросает их на Землю, чтобы поддержать ее жизнь. Однако и на Сина не удалось взглянуть во второй раз: его заволокли облака, Син прикрылся ими, не желая показываться людям. «Нет, Син переменчив и не выведет меня на прямой путь», – сказал Ибрах и покинул башню с опечаленным Астрономом – редкий случай, тот не смог порадовать клиента, обычно же из обсерватории уходили в эйфории восхищения.

Ибрах поднялся засветло, чтобы встретить восход великого Шамаша. Поклонение этому богу-жизнодавцу грозило слепотой, но истовые слуги не роптали, ведь и сквозь тьму собственных очей они продолжали различать свет и ощущать присутствие своего бога.

Ибрах пошел на гору поклонения, откуда восход был виден раньше, чем из других мест, зная, что через несколько лет точно ослепнет, – приняв бога, не сможет служить ему не ревностно. Ибрах шел в редеющей тьме, и ступни стыли от ночного холода каменной мостовой.

На горе он пробрался в первые ряды шепотом спевающейся толпы, готовящейся приветствовать Шамаша слаженным гимном. Толпа была густой, но не все стремились вперед, к лучшей видимости – только слепцы могли позволить себе встретить рассвет на горе, а не за утренними трудами, да немного паломников из Ура.