Луна на ощупь холодная (сборник)

Мы давно уже не видели дорожных столбов – нам было весело, и хотя мы давно заблудились и устали, мы ждали чего-то еще, более опасного и интересного – и шли, шли, не думая искать дорогу. Шура низко наклоняла голову, и мне видны были только ее брови, изогнутые, как убегающие в разные стороны куницы, и покрытые изморозью. Я спросила:

– Ты помнишь, как дед Яша рассказывал про русалок?

Чтобы слышать друг друга в течении ветра, нам приходилось кричать.

– Нет, расскажи!

– Шел он как-то через поле, зимой, пурга началась, как сейчас. Идет, идет, устал, и вдруг навстречу ему девушки, легко одетые, смеются. Говорят: «Пойдем с нами, у нас тут дом недалеко, переждешь пургу, отогреешься». Он пошел. Привели его в избу – в самом деле недалеко. А там тепло, натоплено. Сняли с него валенки, пальто. Он сел на лавку у печки, задремал, задремал и уснул. Проснулся от холода – смотрит, а лежит он в поле, раздетый, а валенки и пальто и шапка в снегу валяются. Он оделся и бегом. Прибежал к нашей бабушке в Курпинку. «Русалки, – говорит, – меня морили». Его мама видела – весь оледенелый.

– И что тетя Рита?

– Ничего.

– Дурак, не понял. Какой дом в поле?!

Снег неожиданно стал глубже, мы провалились почти по грудь, пришлось повернуть и выбраться на свои старые следы.

Мы пошли в сторону, сумка становилась все тяжелее, и снова мы провалились.

– Ямы какие-то!

– Надь, это скотомогильник!

Мы засмеялись, веселое возбуждение прибавило нам силы. Каждую зиму на скотомогильнике находят следы волков, лис и бродячих собак. Многие шофера, проезжая по дороге ранним утром или в сумерках, видели тут серые и палевые тени, как клубы дыма, прокатывающиеся по снегу.

– Глянь, Надь, чернеется что-то!

В самом деле, в нескольких метрах от нас на сугробе лежало что-то черное, маленькое, не совсем еще занесенное снегом.

– Пойдем посмотрим!

– Если пойдем туда, с пути собьемся!

– Ну постои, я сбегаю. – Шура выпустила ручку сумки и побежала. В пурге мне казалось, она удаляется быстрее, чем это было на самом деле, и странно было, что она никак не достигнет черного на сугробе, будто и оно удаляется. Шура забежала за бугорок снега. Она не появлялась несколько дольше, чем я ожидала, я сделала шаг к ней и поняла, что стояла на краю ямы. Выбравшись, увидела, что и Шура, вся в снегу, отряхивается оледенелыми варежками, а снег, плотно налипший на шубку, только ярче начинает блестеть.

Черное на сугробе почти полностью исчезло. Шура, пытаясь подойти к нему, еще несколько раз тонула и наконец вернулась, красная, запыхавшаяся.

– Это валенок, он прям на яме, не подойдешь.

– Валенок… Ты врешь!

– Что я, не видела валенка? Небось кто-то в волка бросил!

– И промахнулся…

– Неужели попал?

Темнело, и вдруг стало светло – будто снег поднялся и устремился в небо. Мы и палки кустов поблизости – всё на земле стало маленьким, что-то изменилось в воздухе, тонкий запах морозных яблок поплыл отовсюду, и грудь, казалось, разорвется от свежести и холода, которых слишком много вошло в нее. На секунду небо стало серебряным, а потом, помедлив, гром что-то обрушил в небе, и у нас над головами затрещало, снежный воздух закачался и качался все медленнее, медленнее.