Луна на ощупь холодная (сборник)

Наконец Асину дочку привезли домой. В комнате было жарко. Личико, искаженное мукой младенчества, просветлялось, когда глаза останавливались на случайном предмете и надбровные дуги теснили лобик. Ася давала девочке длинный и яркий, как ягода барбариса, сосок вытянутой, полупустой груди.

В доме не было ни ваты, ни присыпки. Пока я ходила в аптеку на первом этаже – да, там, на углу, автомат, из которого парализованной Асе звонил Арсений, – она наполнила вазу фантиками, свернула так, чтобы казалось: внутри есть конфеты, и очень радовалась этому розыгрышу.

Попивая чай из пиалы – таджикского наследия Аси, я наблюдала Асиных домочадцев. Младенец переходил из рук в руки, и каждый завладевший им принимался солировать, громогласно сюсюкая на свой лад.

Новая постоялица, узбечка, бабища в пуховом платке, накинутом на монументальные плечи поверх майки, показывала не очень-то интересующейся этим Асе разные способы пеленания. Наконец, положив дитя, села на диван, вздув справа и слева от себя два тряпичных бугра, и поджала ноги, похожая на бурое стягивающееся тесто.

Настала очередь соседки, древней трясущейся старухи. «Уж как я козюлек люблю!» – задребезжала она. Пальцы, похожие на корни, потянулись к младенцу. Тетя Света, брезгливо взглянув на них, перехватила внучку и благостно запела, подкидывая ее: «Девочка бу-удет отста-а-вать в развитии, надо наблюда-аться у невропатолога, а иде они его возьмут в дере-евне, невропатолога?» Мышцы отчетливо надувались под цветами на ее халате.

Отец Аси был почти трезв и, не зная, что делать с собой в таком необычном для него состоянии, дразнил свою мать. Он дергал ее за концы платка и спрашивал: «Все в церковь ходишь, а жениха-то там себе не нашла?» «Не слышу без очков! Не вижу без наушников!» – отвечала Асина бабка, отмахиваясь так, словно отгоняла комаров.

Сама же Ася, скрючившись в кресле, как богомол, рассматривала собственные фотографии в альбоме. Белизна лба слепила, сквозя сквозь медные пряди.

А через несколько дней я сажала Асю с дочкой на поезд. На вокзале Ася накупила разноцветных презервативов, точно так же она минуту назад покупала в соседнем киоске шарики и мыльные пузыри для своего – а когда-то моего – племянника, сына Арсеньевой сестры, родившей в четырнадцать. «Он же этого никогда не видел! Это же его обрадует, удивит: из какого-то мешка вдруг шарик – это же чудо!» – и Ася прикрывала глаза, сострадая.

Перед отъездом Ася постриглась, и, когда задумалась у окна вагона, стала вдруг походить на взрослую разумную женщину, бесконечно печальную. Улыбнулась, сморщившись обезьянкой, вскинула глаза, в которых кинопленкой пробежал отбывший с соседнего пути поезд, сказала: «Так запахло, так хорошо, сразу хочется ехать…»

Я просила проводницу помогать ей, вкручивая деньги в руку с ногтями в лаковой крови.

Арсений назвал свою дочь модным тогда в нашей деревне именем – Яной, в крещении – Анной.