Луна над Сохо

Однако я узнал кое-что о мисс Пэттерност, их учительнице музыки. После войны она пересекла Атлантику и поселилась вместе с некоей Сэди Вайнтрауб, секретарем продюсера из «Уорнер Бразерс», в ее миленьком коттедже в Глендейле.

Я также нашел людей, которые выросли в Сохо в послевоенные годы. Они помнили трех девушек, что жили на Бервик-стрит. Кто-то считал их распутницами, кто-то лесбиянками, но большинство просто не обращало внимания. В прежние времена для Сохо это было в порядке вещей.

Хватало доказательств того, что сестры имели отношение еще как минимум к пятнадцати смертям джазовых музыкантов. Еще были данные о девяноста шести случаях, когда они, вероятно, способствовали возникновению хронических заболеваний у своих жертв и стали причиной краха их карьеры. Под эту категорию подпадал и мой папа. Но ни один из этих фактов не убедил меня, что Симона и ее «сестры» имели хоть малейшее подозрение о страданиях и смерти, которые они сеяли. Доктор Валид предпринял слабую попытку убедить меня, что Симона, возможно, полностью сознавала, к чему ведут ее действия, а я клюнул на не слишком тонкую уловку больного социопатией монстра. Но я-то понимал, что он просто хочет меня подбодрить.

Составив общий отчет по делу с примечаниями, я распечатал его, вложил вместе с остальными документами в картонную папку и отнес в защищенную секцию общей библиотеки. Потом стер все данные из своего компьютера и изменил кодовый номер дела в базах ХОЛМС и Государственной компьютерной системы полиции. Возможно, какой-нибудь особо любопытный журналист, специализирующийся на независимых расследованиях, обратит внимание на то, что множество самых разных заключений о смерти объединяет один и тот же номер уголовного дела. Но поскольку ни один из погибших не был футболистом, поп-звездой или членом королевской семьи, то и беспокоиться на этот счет не стоило.

А вот кто действительно беспокоит меня, так это Безликий. Человек в маске, способный голой рукой поймать файербол и попросту отмахнуться от летящей в него дымовой трубы. Сильнее, чем мысль о профессиональном маге с нездоровой тягой к опытам на живых людях, меня тревожит, пожалуй, только одно. Подозрение, что Джеффри Уиткрофт в своем закрытом магическом клубе мог воспитать не одного ученика. Сколько всего их было, Крокодильчиков? И сколько стало мерзавцами, подобно Безликому практикующими черную магию? Я знаю, у Найтингейла это тоже не выходит из головы, потому что мы как никогда много времени проводим на подвальном стрелковом полигоне.

В первый понедельник октября папа и Добровольцы сыграли свой первый совместный концерт под новым названием. Играли они в клубе под названием «Около полуночи»[81] – это в Айлингтоне, на территории Чэпл-Маркета. Папа блестяще отыграл двухчасовой сет, ни разу не сфальшивив. На знаменитом соло в композиции «Любовь на продажу» его лицо стало таким одухотворенным, что я всерьез задумался: может, музыка и правда сродни магии? Может быть, джаз и есть сама жизнь?

После концерта он был как выжатый лимон, но старательно не подавал виду. Поэтому я посадил их с мамой в кеб, расплатился с водителем и показал ему свое удостоверение, просто чтобы вел себя с пассажирами вежливо. Потом отправился обратно, отметить успех с Максом, Дениэлом и Джеймсом, но цены на напитки в «Около полуночи» слишком кусались, и мы двинулись оттуда в «Альму», где и пиво дешевле, и футбол на большом экране показывают.

– Нас пригласили сыграть там еще, – сказал Джеймс.

– Потому что мы создаем посетителям правильный настрой, чтобы выпить, – сказал Макс, – а это полезно для кассы.

– Музыка всегда была двигателем торговли, – кивнул Джеймс.

– Поздравляю, – сказал я. – Вы классная группа, и всякие чудаки обязательно будут платить, чтобы послушать вас.

– Все благодаря твоему папе, – сказал Макс.

– И Сайресу, – добавил Дениэл.

– За Сайреса! – поднял кружку Макс, и мы выпили не чокаясь.

– Так вы выяснили, что тогда произошло? – спросил Джеймс. – Я имею в виду, с Сайресом?

– Нет, приятель, – покачал я головой. – Следствие зашло в тупик.

– Ну, за неразгаданные тайны Джазовой Полиции! – провозгласил он.

Мы чокнулись.

– За Чертенка Гранта и его Добровольцев! – сказал я.

Мы чокнулись снова.

Так ушло еще по три кружки на брата, потом мы съели по порции карри и разошлись по домам.

Кошмары как таковые мне не снятся. В основном я вижу вполне нормальные сны, но… меня мучают воспоминания. Яркие, как вестигии. Запах цветущей жимолости, чуть фыркающий смех, мягкие округлости тела, которое я держал в объятиях. Иногда все это не дает уснуть до самого утра.

Итак, я спал с джазовой вампиршей. Это навевает странные мысли. Богиня маленькой речушки на юге Лондона, джазовая вампирша из Сохо… а дальше кто? Оборотень из Челси? Или суккуб откуда-нибудь из Сайденхэма? Надо придумать себе свод правил, чтобы к нему можно было добавлять новые. Вот такие, например: никогда не оскорбляй чью бы то ни было маму, не играй в шахматы с курдской мафией и не спи с женщиной, которая несет в себе больше магии, чем ты сам.