Луна над Сохо

Она поделилась подозрениями, что в Токио есть какое-то издательство-посредник, которое переводит ее статьи на японский, причем при переводе ее имя как-то незаметно теряется.

Мы дошли до угла.

– Я пока тут рядом живу, на Бервик-стрит, – сказала Симона.

– С сестрами, – кивнул я.

– Вы запомнили? – улыбнулась она. – Хотя да, вы же полицейский. Вас, конечно, учат запоминать такие вещи. Так что, если я скажу вам свой адрес, вы наверняка запомните и его.

Она назвала адрес, и я сделал вид, что пытаюсь запомнить. Как в прошлый раз.

– Au revoir, – сказала она, – до новых встреч.

И пошла прочь на своих высоких каблуках, бедра плавно колыхались вправо-влево. Я неотрывно глядел ей вслед.

Лесли меня убьет, это точно.

В СТАРЫЕ добрые времена мой папа и его приятели частенько околачивались на Арчер-стрит в надежде получить работу – именно там располагался Союз музыкантов. Сначала я всегда представлял себе несчастных музыкантов, небольшими кучками рассевшихся на тротуаре. Потом увидел как-то раз фото: улицу буквально наводняли люди в темных фирменных костюмах и шляпах-пирожках. Они демонстративно поигрывали инструментами, прямо как мающиеся без дела мафиози – оружием. Безработных музыкантов собиралось очень много, конкуренция была сумасшедшая, и они придумали тайный язык жестов, с помощью которого общались в этом столпотворении. Кулак, двигающийся вверх-вниз, означал, что нужен тромбонист, раскрытая ладонь тыльной стороной вверх – барабанщик, перебирающие по воздуху пальцы – кларнетист или трубач. Это давало возможность остаться друзьями с коллегами-музыкантами, даже если вы перехватили у них возможность сыграть в «Савое» или «Парижском кафе». Папа говорил, если пройтись в те времена по Арчер-стрит, можно было набрать два полноценных оркестра, немаленькую группу, и еще хватило бы на пару квартетов плюс остался бы неприкаянный пианист, который сел бы за клавиши в «Лайонс-Корнер-Хаус».

В наше время музыканты пишут друг другу эсэмэс, договариваются о выступлениях в социальных сетях. А Союз музыкантов переехал за реку, на Клепэм-роуд. Было воскресенье, но я туда позвонил, ибо музыка, как и преступность, никогда не спит. Когда парень на ресепшене понял, что у полиции к ним есть вопросы, сразу дал мне номер мобильного телефона Тисты Гхош, менеджера по соцобеспечению в отделе джаза. Позвонив по этому номеру, я оставил голосовое сообщение: назвал свое имя и звание и дал понять, что вопрос у меня срочный. Какой именно – не сказал, ибо верю в принцип «не записывай того, что не хочешь однажды увидеть на YouTube».

Мисс Гхош перезвонила, когда я садился в машину. У нее был типичнейший, неестественно четкий выговор, какой бывает только у тех представителей среднего класса, кто с пеленок учит английский как иностранный. Она спросила, что меня интересует, и я ответил, что хотел бы поговорить о внезапной гибели нескольких членов Союза.

– Вам это обязательно нужно сегодня? – спросила она. В трубке слышалась музыка: какая-то группа на заднем плане играла Red Clay.

Я пообещал, что постараюсь по возможности сократить допрос. Люблю я использовать слово «допрос» – для представителя общества оно означает первую ступеньку судебной лестницы, начинающейся с «содействия полиции при расследовании дела» и ведущей к заселению на неопределенный срок в уютную маленькую камеру, к потному здоровяку, который научит вас откликаться на «Сьюзан».

Я спросил мисс Гхош, где она сейчас находится.

– В «Хабе», в Риджент-парке, ответила она, – здесь проходит джазовый оупен-эйр.

Афиша, которую я позже увидел на воротах Риджент-парка, гласила, что это ни много ни мало ПОСЛЕДНИЙ ШАНС ДЛЯ ДЖАЗА НА ОУПЕН-ЭЙР. Спонсором значилась компания, ранее известная как «Кэдбери-Швеппс».

Пять столетий назад Генрих VIII, известный своим изворотливым умом, нашел изящный способ одним махом решить свои проблемы и с религией, и с финансовым кризисом. Он распустил все монастыри и присвоил принадлежавшие им земли. Все богачи, желающие оставаться таковыми, следуют принципу «никогда не расставайся с собственностью без крайней нужды», вот и Корона с тех пор безраздельно владела этими землями. Триста лет спустя принц-регент нанял Нэша[26], чтобы тот построил на этом месте дворец и изящные особняки, которые можно сдавать, нивелируя тем самым героические попытки его, принца, упиться до полного разорения. Дворец так и не построили, а вот особняки, как и разнузданные кутежи, никуда не делись. Сохранился и парк, который носит имя принца-регента.

Одна его часть, Нозерн Парклендз, отведена под игровые и спортивные площадки, среди которых выделяется «Хаб» – огромный искусственный холм, внутри которого оборудованы залы и раздевалки. У него три основных входа, стилизованных под бетонные капониры для самолетов, что делает их похожими на подземные ходы в логово какого-то великого злодея. На верхушке же расположено кафе, прозрачные плексигласовые стены которого дают круговой обзор всего парка. Можно сидеть там, попивая чай, и строить планы по захвату мира.