Луна убывает

Весь день она пролежала в полузабытьи. К вечеру ее живот стал огромным, от быстрого роста на белой коже возникли багровые растяжки, вздулись синеватые вены. Выглядел живот устрашающе, он беспрестанно волновался, давил свинцовой тяжестью. Шевеления плода отдавались внутри мучительными спазмами, но схваток не было. Лаура постоянно корчилась от боли, принимая изломанные, неестественные позы.

– Я думаю, пора, – констатировала она, обреченно глядя в потолок. – Ему не терпится вырваться на волю.

Эдгар давно все подготовил, но медлил, не решаясь приступить. Хоть ему уже доводилось делать подобное, сейчас он безумно боялся причинить боль Лауре.

– Давай, я больше не могу! – выкрикнула она, судорожно хватаясь за живот.

– Задержи дыхание, – велел Эдгар, берясь за тот самый нож, которым он когда-то помог появиться на свет самой Лауре.

Она зажмурилась, не желая наблюдать за тем, что сейчас произойдет. Эдгар занес нож и сделал горизонтальный надрез внизу ее живота. Подавляя крик, Лаура прикусила нижнюю губу до крови, но не издала ни звука.

– Потерпи немного, милая, – сказал Эдгар, отложил нож и стал осторожно раздвигать руками ее плоть.

– Мамочка, – простонала Лаура и впилась зубами в угол подушки.

От запредельной, невыносимой боли мутилось сознание. Лаура пыталась лежать спокойно, цепляясь руками за простыню, но ее голова безвольно металась по подушке. Кровь, хлынувшая из разреза, ручьем стекала по складкам простыни и лилась на пол. Лауре казалось, что ее тело разрывают на части, хотя Эдгар старался действовать аккуратно. Наконец он извлек из ее чрева сложенного пополам младенца, и комнату огласил долгожданный детский крик.

– Уже все, – возвестил Эдгар, вне себя от невероятности происходящего. – Это девочка!

Изнывая от любопытства, Лаура попыталась сесть, но не сумела. Эдгар перерезал пуповину, положил ребенка на грудь Лауре и принялся вытирать кровь с ее раны. Разрез все еще выглядел ужасно, но кровотечение сразу прекратилось. Прежде всего Эдгара волновало состояние Лауры, и пока ему было достаточно убедиться в том, что ребенок жив.

– Рыжик, – потрясенно прошептала Лаура, наклонив голову и разглядывая золотисто-медный пушок на головке младенца. – Вот уж не думала, что стану мамой после пятидесяти!

– Такое не редкость и у людей в наше время, – усмехнулся Эдгар, – но мне кажется, я знаю, в чем тут дело – как случилось это чудо, что ты вдруг забеременела, хотя по природе своей не должна была.

– И как же?

– Кресента, – веско произнес Эдгар. – Ты говорила, что видела огонь там, в подземелье? Тогда и произошло зачатие.

– Ты думаешь, это она? – Лаура ошеломленно уставилась на ребенка. – Я встретила призрак Кресенты в катакомбах несколько дней назад, она спросила у меня, где взять ключ от тайного хода. И сказала, что больше всего на свете хотела бы вновь обрести плоть. Там неподалеку был мощный источник магии, что выплескивалась из другого мира. Ты, наверное, почувствовал его, когда искал меня.

– Полагаю, наша страсть вспыхнула там неслучайно, – рассудил Эдгар. – Здесь совпало все: канун Дня всех святых и особое место. Два мира – человеческий и потусторонний – никогда не разделяла непроницаемая стена. А в такую мистическую ночь, как Хеллоуин, грань между мирами стирается – и духи предков могут проникнуть в наш мир.

– Она выглядит как обычный ребенок, – Лаура рассматривала дочь с недоумением, – но при этом никак не может быть человеком. Чем же ее кормить?

– Приложи к груди, – посоветовал Эдгар. – Думаю, там есть то, что ей нужно.

Повинуясь инстинкту, Лаура уложила младенца на сгиб локтя, а другой рукой неловко расстегнула платье. Прилив невыразимой нежности пришел вместе с молоком, когда малышка присосалась к ее груди и зачмокала. На Лауру резко обрушилось понимание того, что это дитя – частичка ее самой, выросшая внутри нее и выстраданная. Настоящий ребенок – мечта, которая столько лет казалась несбыточной, о чем Лаура даже запрещала себе думать, чтобы не расстраиваться и не обвинять Эдгара в том, что он лишил ее возможности когда-либо стать матерью. Лаура перестала воспринимать дитя как нечто пугающее и чужеродное, в полной мере ощутила единение с ним. Насытившись, девочка открыла глаза, окаймленные длинными ресницами, и взглянула на мать ярко-синими, как у Эдгара, глазами, не такими мутными, как бывают у новорожденных. Стало ясно, что их цвет вряд ли изменится. На лице Лауры отразилось неземное умиротворение, ее охватила материнская любовь.

– Как мы назовем ее? – спросила Лаура, любуясь дочерью. – Только не Кресента! Меня каждый раз передергивает, когда я вспоминаю ее судьбу. И я терпеть не могу, когда родственников зовут одинаково.

– Выбирай сама, так будет справедливо, – с улыбкой предложил Эдгар, – ведь имя тебе дал я.

Лаура размышляла, укачивая ребенка у груди и не желая отпускать. Она и сама не заметила, как машинально села, не почувствовав боли: края разреза уже начали стягиваться. Ее бессмертная плоть стремительно исцелялась.

– Назовем Оливией, – наконец решила Лаура. – Новое имя – новая жизнь.