Луна в Водолее

Эти рассуждения Михаила напомнили Окаёмову случившийся вскоре после пожара разговор с Павлом Мальковым — когда, обсуждая возможность мистического постижения Бога, он сам высказал мысль о том, что художникам (в широком значении этого слова) изредка удаётся заглянуть туда, но сам же и отказался от этой мысли, заметив, что художественные прозрения всё же нельзя считать мистическими: ибо, в лучшем случае, художник способен увидеть лишь отражённый Свет. Однако сейчас, слушая Михаила, Лев Иванович вдруг усомнился в обоснованности этого возражения: а почему мы должны считать, что признанные мистики видели прямой, а не отражённый Свет? Только потому, что они сами на этом настаивали? Но во что бы то ни стало настаивать на своём — это же сугубо земное, присущее большинству из нас: следовательно — не аргумент. И если подойти не предвзято… рассмотреть, например, Апокалипсис — самое знаменитое из всех мистических сочинений… насколько, если отвлечься от авторитета Церкви, Иоанн Богослов убеждает, что он видел не отражённый Свет?.. Ведь в тот Небесный Иерусалим, который открылся этому тайновидцу, по правде, не слишком тянет… разве что — от безысходности… от ужаса перестать быть… И в этом смысле злая пародия Свидригайлова — вечность в комнатке вроде бани с пауками по всем углам против вечности в витрине огромной ювелирной лавки — не такая уж и пародия! Ведь что, кроме восторга рабского поклонения Верховному Самодержцу, увидел Иоанн Богослов в Небесном Иерусалиме? Да в сущности — ничего! Но зато с какой потрясающей силой рассказал нам об этих своих видениях! Каким гениальным предстал художником! Да, именно — художником… вот в чём суть! Но ведь и Алексей Гневицкий… в «Распятии», «Портрете историка» и «Цыганке» — тоже! С не меньшей силой сумел указать на иную реальность… а что она у него выглядит куда как менее конкретно, чем у знаменитого мистика… а не преимущество ли это художника-живописца? О своём мистическом опыте рассказывать без дидактики… не наставляя, не поучая, а лишь указывая на такую вечность, от которой, по крайней мере, не хочется блевать! На которую можно уповать не из одного лишь ужаса перед небытием, а в надежде обрести нечто бесконечно нужное, но абсолютно недоступное нам в этой жизни?

— Лев, ты что? Никак — отключился? С шампанского?!

— Ничего он, Мишенька, не отключился. Задумался, понимаешь, о Танечке — с кем не бывает! О нашей Танечке — какой мужик не задумается! Даже мой Алексей — и то…

— Валюха, не вредничай! Ну, Лёху — ладно: могла ревновать к Татьяне. Хотя и не было ничего у них, но — могла. Но Льва-то, Льва?! Нет… погоди… здесь что-то не так… Лев! Лев!! Ты меня слышишь?!!

— Да, Миша, слышу, — оказывается, Окаёмов до того глубоко задумался о природе мистического, что до его сознания далеко не сразу дошли звучащие в ушах голоса Михаила и Валентины. — Я, понимаешь, всё думаю о «Фантасмагории»… всё время сидит в башке… неужели её даже не сфотографировали? — соврал Лев Иванович. Сейчас астрологу почему-то ни с кем не хотелось говорить о полностью овладевшим его умом сопоставлении Алексея Гневицкого с Иоанном Богословом.

— В том-то и дело, Лев, что сфотографировали! И даже — два раза! Я сам — «мыльницей» — в мастерской, и здесь на выставке, сразу после развески — Василий Петрович. Дедок такой с допотопной аппаратурой, но фотки делает — класс! И представляешь, Лев… ну, я то — ладно! Вспышка оказывается не работала, а я щёлкал себе и щёлкал… но чтобы Василий Петрович?! Перед открытием — помнишь? Я где-то на полчаса слинял? Так это — к нему. Он через двор здесь — рядом. Беру, значит, в ларьке бутылку — распиваем её с Петровичем — и мне вдруг захотелось тебе, Лев, подарить карточку с Лёхиной «Фантасмагории». А Петрович, представь себе, извиняется! Говорит, что непонятно каким образом зарядил дико просроченные пластинки, и ничего, естественно, у него не вышло. Мол, завтра с утра переснимет по новой и к вечеру напечатает. И у меня, представляешь, никаких нехороших мыслей: завтра так завтра — с кем не бывает. Это же не репортёрское фото — картина: висит себе и висит… Ну, заказал ему три лишних экземпляра — и пошёл на открытие… Нет, Лев, никогда суеверным не был, а тут — ей Богу! Хоть свечку ставь против нечистой силы! Или — молебен… не знаю, что полагается в подобных случаях… приехали, называется! Скоро начнём молиться каждому камню! Как наши языческие предки! Чуешь, Лев?!

Однако несравненно большее впечатление этот рассказ произвёл на Валентину, чем на скептика Окаёмова.

— Миша, неужели всё это правда?! Про фотографии? Что два раза снимали — и ничего не вышло?

— А зачем мне придумывать? Знаешь, одного «самовозгорания» более чем достаточно для нашего, настроенного на чудо, «первобытно-мистического» сознания… и плодить новые легенды… на кой чёрт!