Луна в Водолее

В уме Льва Ивановича мелькнули воспоминания, что — действительно! Его спокойный, неагрессивный друг имел прямо-таки поразительную способность провоцировать по пьянке нападения собутыльников! Казалось бы, высокий — почти метр девяносто — чрезвычайно сильный (гири, гантели, штанга) Алексей Гневицкий одним своим видом должен был внушать почтение всякой драчливой шушере — так ведь нет! Ничего подобного! Сам будучи мало агрессивным, (однако, умеющим давать сдачи) Окаёмов терялся в догадках относительно этой особенности друга — в чём дело? Причём, напрашивающаяся гипотеза о скрытых в бессознательной глубине мазохистских наклонностях Алексея явно не проходила: никакой тяги к самоуничижению, страданиям, аскетизму и уж тем более к мученичеству у него не замечалось даже следов — и всё равно! Несмотря на дружелюбие, силу, высокий рост Гневицкий по пьянке бывал регулярно бит. Лев Иванович по этому поводу как-то в шутку заметил, что у Алексея не просто полное отсутствие агрессивности — нет, у него какая-то особенная отрицательная агрессивность! Которая заставляет чесаться кулаки даже у мало драчливых пьяниц. Одно слово — феномен! И всё-таки… если заглянуть не в глубину, а в бездну?.. там — не на бессознательном, а на клеточном уровне?.. где разделиться — размножиться?.. оттуда — из этой бездны… к саморазрушению Алексея Гневицкого так-таки ни что не подталкивало?

Пока нетрезвый Окаёмовский мозг пытался справиться с этой — явившейся и не вовремя, и некстати! — мыслью, Валентина продолжала свою извинительно-обвинительную речь:

— …Всё заживало ведь! Лёшенька — он же крепкий! Он и больничный-то — раз всего! Когда ему, значит, сломали челюсть! И чтобы в пьяной ссоре — нет! Умер от кровоизлияния в мозг, а череп-то — целый! Нет даже трещины! А что лицо разбито — так ведь от этого не умирают! Это надо специально! Сзади чем-то таким ударить! Таким… — Валентина запнулась, стараясь представить орудие убийства, — молотком? Кастетом?

— Тогда бы череп, — квалифицированно вмешался Вадим, — треснул бы обязательно.

— А откуда мы знаем, что череп Алексею не проломили? — подала голос Нина, — написать-то всё можно. Им же — в милиции — лишь бы не работать!

Против этой банальной истины никто, естественно, возражать не стал — однако тем острее проявился интерес к существу дела.

— Куском кабеля в свинцовой обмотке? — опять высказался Вадим, — если его вдвое сложить и хрястнуть?

— Мешочком с дробью?

— Доской — плашмя?

— Милицейской резиновой дубинкой?

Версии посыпались наперебой — чувствовалось, что многие из друзей Алексея основательно и не раз обдумывали возможные способы его убийства. Из чего Лев Иванович сделал вывод, что заключение следствия о несчастном случае в Великореченске пользовалось едва ли не нулевой популярностью. Правда, в отличие от Валентины, категорически настаивать на намеренном убийстве — кроме, пожалуй, Танечки Негоды — тоже никто не настаивал: смущало очевидное отсутствие мотивов — кому и зачем могло вдруг понадобиться убить художника? Когда у него, как всем было известно, не имелось ни денег, ни драгоценностей, ни даже старых икон?

Поэтому большинство друзей всё же считало, что была драка — вернее, обычное избиение Алексея. (Он же, когда как следует наберётся, вообще ничего не чувствует! Однажды зимой — у Петьки во флигеле — пили они, кажется, впятером, ну, двое в отключке, а Мишка с Вадимом вдруг чуют: пахнет горелым мясом. Они, конечно, туда-сюда — и надо же! Алексей голым плечом прислонился к раскалённой железной печке — и доволен! Греется — понимаешь ли! Плечо поджаривается как шашлык — шипит, дымится — а он улыбается! Глазки свои остекленевшие в потолок уставил и думает — что в раю! А ведь по трезвому не то что бы там огнём, крапивой ожечься и то боялся — аллергия, видите ли!)

Эту легендарную историю Окаёмов, конечно, знал и сейчас, слушая воспоминания друзей, прикидывал, насколько такая особенность — стопроцентно анестезирующее воздействие алкоголя — могла способствовать поразительной не гневливости Алексея Гневицкого.

Впрочем, об этой уникальной особенности Лев Иванович думал так, между делом — по-настоящему его беспокоила мысль о возможном несчастном случае. Ибо, имей он место, совесть астролога была бы особенно уязвлена — ох, уж этот, сделанный в январе девяносто второго года, прогноз! Будто бы черти его за язык тянули! А тут ещё — Валентина! Без интереса выслушав разнообразные версии и мнения всех, пожелавших высказаться, она выпила ещё стопку водки и оборвала — на её взгляд, бессмысленные — прения: