Луна в Водолее

Вообще, эта особенность юноши — демонстративное нежелание выглядеть хотя бы немного старше — весьма настораживала Елену Викторовну: почему? Из-за комплекса «маминого сыночка»? Вряд ли… Из-за глубоко скрытой неуверенности в своих силах? Возможно, но… в этом случае проявления были бы, скорее, противоположные: задиристость, водка из горлышка, сигареты «Прима», скабрёзные анекдоты. Из-за избыточной самодостаточности? Когда человеку искренне наплевать на мнения окружающих? Нет… не похоже… Андрею для этого не достаёт ни глупости, с одной стороны, ни высокой мудрости — с другой. А что-нибудь экзотическое? Например, латентная транссексуальность? Вздор! Бред сивой кобылы! Собачья чушь!

Стоило Елене Викторовне дойти до чего-нибудь подобного в своих размышлениях об Андрее, как её ум отступал, освобождая дорогу чувствам: Господи! Ну, за что?! Искушённой тридцатитрёхлетней бабе в любовники ты послал младенца? Понять которого она не способна, но — тем не менее! — смертельно желает удержать?

Да-да-да — смертельно!

Елена Викторовна, наконец, решилась:

— Знаешь, Андрюшенька, только не перебивай. Внимательно выслушай, что я тебе скажу. И тогда уже, после… Ну, что мерзавка Милка — прости! твоя мама! — в покое нас не оставит, ты понимаешь, да?.. — Выстрадав эту бестолковую преамбулу, госпожа Караваева замялась, собираясь с мыслями, и, не найдя ничего путного, вдруг сорвалась: — Нет, Андрюшенька, всё-таки ты — мальчишка! «Ах, туалетная вода, рубашечки, джинсы, кроссовки, плеер — с какой стати?» А какое её собачье дело?! Подарила — и подарила! Ей-то самой — и стиральную машину, и микроволновку, и даже компьютер! Не говоря уже о косметике! Или — о грёбаных переводах! Которые нам нужны, как чирей на мягком месте! Так ведь нет — всё равно позавидовала! Андрюшенька, миленький, — спохватившись, покаялась женщина, — прости меня ради Бога — прорвало окаянную! Сдерживалась, сдерживалась — и… ладно, Андрюшенька! Договорю — и точка! Больше не стану возвращаться к Милке. Так вот: ну, расколола мама тебя как маленького, ну, выведала о нашей связи — так и молчи себе в тряпочку! А она? Подняла такой хипиш — будто бы я замуж за тебя намылилась?!

На одном дыхании произнеся несколько восклицательных предложений, госпожа Караваева, закурив сигарету, посмотрела на молчащего Андрея и продолжила значительно успокоившимся голосом:

— Нет, правда, кроме моего Николаши, кому бы, казалось, какое дело до нашей с тобой любви?.. Будь ещё Милка жутко религиозная — грех там, и всё такое… геенна огненная, черти с горшками и сковородками — так ведь нет! Зависть одна — и только! Но я, Андрюшенька, не об этом. Как нам с тобой быть дальше — вот что сейчас самое важное. Если, конечно, ты…

— …нет, Еленочка, я — конечно! — мгновенно отреагировал до этого только слушающий Андрей. — От тебя — ни за что! Люблю и буду тебя любить! Вот только мама… а — ладно! Покипит, «поумирает» — и успокоится! Поймёт, что я уже не ребёнок.

— Нет, Андрюшенька, не успокоится. Ты, наверно, этого ещё не понимаешь, но ты для мамы — единственный свет в окошке. И упрекать её за это нельзя: ни мужа, ни других, кроме тебя, детей — одна одинёшенька. Вот только… нет! Погоди! Так мы с тобой никогда не доберёмся до главного. Мне, понимаешь… — Собираясь высказать с нравственной точки зрения весьма сомнительное предложение, госпожа Караваева вдруг растерялась и продолжила речь в несвойственной ей, спотыкающейся манере, — совсем недавно… часа где-нибудь два назад… в голову вдруг пришла такая шальная мысль… только, Андрюшенька, ради Бога не обижайся… конечно, я бы не заикнулась тебе раньше времени… сначала бы поговорила с Милкой… но… если она не согласится — обязательно тебе наябедничает… и — с удовольствием! Поэтому — лучше я… прежде, чем ей звонить… сама обо всём скажу… Так вот, Андрюшенька, я вдруг подумала: а не предложить ли твоей маме денег? Чтобы она от нас отстала? Прекратила бы падать в обморок, пить горстями таблетки, «умирать» — и всё такое? Ведь мы же, в конце концов, взрослые люди…

— Ну, ты даёшь, Еленочка! Купить меня, значит, хочешь? — слегка обиженным и вместе с тем восхищённым голосом (правда, с почти неуловимым оттенком презрения) отозвался юноша. — Ну — как раба? Наденешь на меня ошейник, посадишь на цепь и за то, что я плохо знаю английский, будешь до крови сечь плёткой?

— Непременно, Андрюшенька! Так, знаешь ли, чтобы тебе негоднику по два дня сидеть неудобно было бы! — довольная, что её идея дать взятку Людмиле не вызвала настоящего негодования у Андрея, на шутку шуткой ответила госпожа Караваева. Намеренно не заметив, что шутка юноши отдавала горечью: многим ли нищий отличается от раба?

— А если мама не согласится? Она ведь и так… не зря, наверно, мне запретила с тобой встречаться?..