Лунная Моль и другие рассказы

«Я подожду», – прорычал Люк сквозь сжатые зубы. Федор Мискитмен методично и неторопливо произвел окончательную проверку: проинспектировал состояние оборудования, в том числе зубьев бурильной головки, наконечников крестовины для нанесения бетона и пластин отгрузочного конвейера. Бригадир присел за маленький откидной столик у задней стенки проходческой машины, отметил в ведомости длину проходки за смену, подписал поручительства на суммы понесенных расходов и, наконец, зарегистрировал получение директивы на микрофильме. После этого он передал Люку желтый лист тяжеловесным взмахом руки: «Что ты собираешься делать с этой бумажкой?»

«Найду того, кто придумал идиотское правило. Скажу ему все, что я об этом думаю – и все, что я о нем думаю, в придачу».

Мискитмен неодобрительно покачал головой: «Так вещи не делаются».

«А как вы поступили бы на моем месте?» – по-волчьи оскалившись, спросил Люк.

Поджав губы и нахмурив мохнатые брови, Мискитмен задумался. В конце концов он нашел потрясающее по своей простоте решение: «Я не стал бы этого делать».

Люк воздел руки к кровле туннеля и направился к выходу. У него за спиной прозвенел голос Мискитмена: «Ты должен отнести лопату!»

Люк остановился и медленно обернулся, с ненавистью глядя на грузную фигуру бригадира. Подчинись директиве – или тебя деклассифицируют. Люк вернулся – медленно, опустив голову и отводя глаза. Схватив лопату, он снова побрел к концу туннеля. Его тощие лопатки остро чувствовали провожающий их, словно скребущий по нервам спины спокойный взгляд голубых глаз Федора Мискитмена.

Впереди тянулся туннель – блестящая, бледная, сужающаяся в перспективе и казавшаяся бесконечной арка, проделанная проходческой машиной. Некий причудливый эффект рефракции создавал в этой трубе чередующиеся яркие и темные кольца, приводившие мозг в замешательство гипнотической иллюзией двухмерности пространства. Люк уныло брел, погружаясь в нарисованную воображением мишень, оглушенный стыдом и беспомощностью, подавленный лопатой на плече, как бременем отчаяния. До чего он дошел – он, Люк Грогач, всегда дерзко красовавшийся цинизмом и почти нескрываемым нонконформизмом? Что теперь? Придется окончательно унизиться и рабски подчиниться безмозглым постановлениям? Если бы только он занимал место повыше в перечне статусов, хотя бы на несколько строк выше! Он мрачно представил себе, с какой впечатляющей надменностью шокированного аристократа он отреагировал бы на такую директиву, с каким ироническим равнодушием выронил бы лопату из небрежных рук… Слишком поздно, слишком поздно! Теперь ему придется идти на поводу неизбежности, послушно нести лопату на склад. В приступе ярости он со звоном швырнул ни в чем не повинную лопату на пол туннеля. Что он мог сделать? Ничего! Он оказался в тупике и никак не мог отомстить за свое поражение. Организация! Безотказная, неотступная Организация, огромная и безразличная, снисходительная к покорным, бесстрастно жестокая к отбившимся от стада… Люк нагнулся, бормоча ругательства, снова схватил лопату и почти побежал по бледному туннелю.

Взобравшись наверх по вертикальной лестнице колодца, он оказался на мостовой развязки 1123-й авеню, где его тут же поглотили толпы, толкающиеся между движущимися тротуарами, радиально расходящимися подобно спицам, и различными эскалаторами, соединявшими уровни. Прижимая лопату к груди, Люк с трудом добрался до тротуара улицы Фонтего, ползущему в сторону, противоположную его общежитию. Через десять минут он доехал до развязки Астория, спустился на дюжину уровней по эскалатору колледжа Граймсби и пересек полутемную сырую площадь, пахнущую старым камнем; оттуда местная движущаяся лента доставила его к складу Бюро строительства и обслуживания канализационных сооружений округа 8892.

Склад был ярко освещен, явно будучи средоточием бурной деятельности: входили и выходили сотни людей. Входящие, так же, как Люк, несли с собой инструменты; выходящие шли с пустыми руками.

Люк встал в очередь для регистрации возвращенных инструментов. Перед ним тянулась вереница из пятидесяти или шестидесяти человек – апатичная многоножка из рук, плеч, голов и ног с торчащими во все стороны лопатами и прочими железяками. Многоножка едва двигалась; люди обменивались шутками, поддразнивали друг друга.

Покорное терпение окружающих пробудило в Люке обычную раздражительность. «Только посмотри на них! – говорил он себе. – Стоят, переминаясь с ноги на ногу, как овцы в очереди на убой, вытягиваются в струнку, как только прозвучит свисток очередной директивы. Спрашивают ли они вообще, зачем нужна эта директива? Сомневаются ли в необходимости неудобного нововведения? Нет! Олухи стоят, шутят и болтают, примирившись с директивой, как с одной из бесчисленных превратностей судьбы, как с чем-то стихийным и неизбежным – глупость начальства они воспринимают как перемену погоды». А он, Люк Грогач – чем он лучше или хуже их? Вопрос этот горел у Люка во рту, как послевкусие рвоты.