Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила

За очередным поворотом дороги мы наткнулись на стадо длиннорогих коз, черных и коричневых, с длинной шелковистой шерстью и отвислыми ушами. В сонных желтых глазках сквозило бесстыдное лукавство. Они только что закончили пастись – хотя непонятно было, что они щипали на этих голых склонах, – и теперь сыто дремали на солнышке. Я насчитала их около тридцати. Высокомерные создания оценивающе взирали на нас, и на хитрых узких мордах не было заметно ни малейших признаков страха; казалось, перед нами не стадо животных, принадлежащих человеку, а колония таинственных существ, полноправных властителей здешних гор. Когда одно из этих существ лениво поднялось на ноги и вразвалочку выступило прямо на середину тропы, я не стала спорить, а просто свернула с тропинки и обошла его. Существо даже не повернуло головы.

Я оказалась права: переправа представляла собой остатки разрушенного античного моста. Приток (Хамид сказал, что он называется Нахр-эль-Сальк) был по сравнению с Адонисом неширок, но в эту весеннюю пору ширина его достигала добрых двадцати футов. Холодный стремительный поток то мельчал на белых галечных перекатах, то пенными бурунами разбивался о надтреснутые валуны, то кружился водоворотами в темно-зеленых омутах, где глубина достигала, наверное, по грудь. На противоположном берегу в русло реки вдавался приземистый утес футов пяти высотой, служивший когда-то одной из береговых опор моста. В прозрачной воде хорошо различались остатки фундамента. На нашем берегу от моста мало что сохранилось, разве что груда больших обтесанных камней, причем некоторые из них были кое-как уложены в воду на расстоянии ярда друг от друга, чтобы по ним можно было перебраться через реку.

– Говорят, здесь был старинный мост, еще древнеримской эпохи, – произнес Хамид. – Эти камни остались с тех времен. Сумеете перебраться?

Держа меня за руку, он помог мне переправиться, потом повел прямо к подножию скалы, где начиналась извилистая тропинка. Сквозь заросли дикой смоковницы и желтого ракитника она вела прямо к вершине обрывистого кряжа.

Подъем оказался крутым, но нетяжелым. По этой тропе, видимо, нередко ходили мулы и даже лошади. Единственными живыми существами, которых мы встретили, были небольшие ящерицы, да в воздухе вокруг утеса кружили пустельги. Тишину нарушало лишь доносившееся снизу журчание реки, звук наших шагов да наше учащенное дыхание.

Когда мы наконец поднялись на вершину утеса и увидели перед собой глухие стены дворца, меня охватило странное чувство. Мне почудилось, что дворец давным-давно покинут и мертв, что это место находится за пределами жизни и смерти. Казалось невероятным, что здесь вообще может обитать живое существо, а тем более – кто-то из моих близких или знакомых. Человек из моей экстравагантной, но тем не менее жизнеспособной семьи не может похоронить себя в этой белой, как ископаемый скелет, гробнице…

Я остановилась, чтобы перевести дыхание, и разглядывала неприступные белые стены, массивные бронзовые створки запертых ворот. Мне припомнилось, как я в последний раз видела тетушку Гарриет. Смутные детские воспоминания… Осенняя пора, сад вокруг дома. Ласковый, но порывистый сентябрьский ветерок взметает клубами опавшие листья, и розовощекие яблоки, сбитые ветром, с глухим стуком падают на влажную землю. Послеполуденное небо затянуто облаками, в небе кружатся грачи, готовясь к перелету в теплые края. Тетушка Гарриет смеется над какой-то шуткой Чарльза; в памяти оживает ее голос, хриплый, как карканье грачей…

– Возле двери должен быть колокольчик. Объясните мне, что сказать привратнику, и, если старый хрыч не спит, мы, может быть, уговорим его доложить почтенной леди о нашем прибытии, – бодро заявил Хамид, приближаясь по пыльной каменистой тропинке к воротам.

Глава 3

Этот старый дворец называется – мир…

Омар Хайям. Рубаи

Главные ворота – двойные створки, обитые бронзовыми гвоздями, под деревянной аркой, украшенной изысканной резьбой, – на первый взгляд потрясали воображение, но, приблизившись, я разглядела, что тяжелый дверной молоток давно исчез из своей петли и что пышная резьба по дереву сглажена ветром почти до основания. На глухих высоких стенах кое-где виднелись остатки цветной росписи; призрачные мозаичные фигуры и проплешины битого мрамора были кое-как заштукатурены и окрашены в бледный охряной цвет, который на солнце выгорел до тусклой белизны. Возле правой створки ворот виднелась рукоятка звонка.

Хамид дернул за рукоятку. С натужным стоном, хорошо различимым в тишине, натянулась ржавая проволока, фут за футом подбираясь к звонку. Спустя несколько долгих секунд заскрипели и лязгнули пружины, и позади тяжелых ворот глухо звякнул колокол. Гулкое эхо медленно угасло в его бронзовом чреве, и, словно откликаясь, залаяла где-то собака. Снова наступила тишина.