Лунный свет

Мы втроем набились в машину Моны и все вместе поехали туда. Я рассказала врачу все. О дедушкином диагнозе. О моих симптомах, которые после маминой смерти становились все хуже, особенно когда я начала работать в «Каскадии». Доктор Коваль задала мне целую кучу вопросов, заставила заполнить письменный тест на проблемы со сном и сделала приличный забор крови. После чего позвонила какой-то коллеге в городе и попросила оказать ей услугу.

На следующий день я позвонила в отель и сообщила, что мне придется на несколько дней взять непредвиденный отпуск. А вечером мы с дедушкой и тетей Моной уже переступили порог Клиники сна Вашингтонского университета. Специалисты там оказались сама доброта. Они провели комплексное исследование моего сна, на всю ночь подключив к аппаратам с проводами, чтобы проследить, как я буду спать. Я думала, что не смогу уснуть в лаборатории, но потом удивилась самой себе. На следующее утро мне пришлось пройти множественный тест латенции ко сну. С этой целью меня поместили в помещение, напоминавшее самую обычную спальню, обставленную мебелью из ИКЕА и снабженную отдельной ванной. Попросили пять раз вздремнуть и установили, с какой периодичностью я в течение дня проваливаюсь в быстрый сон. Порой мне казалось, что я совсем не спала, но, поскольку меня периодически спрашивали, что мне снилось, похоже, ошибалась.

В перерыве между двумя обследованиями, когда дедушка отправился в вестибюль взять кофе, у меня состоялся разговор с Моной.

– Ну как ты, держишься? – спросила она, придвинув ко мне стул.

– Вся эта периодическая дремота довольно утомительна, – ответила я и слегка улыбнулась.

Она ответила мне тем же и сказала:

– Ты на меня не злишься?

– За что?

– За то, что я оказалась дрянной бесстрашной девчонкой. Что утаила правду о маме. Не надо было мне этого делать, теперь жалею.

– Но почему? – спросила я, неожиданно занервничав. – Ты же могла мне все рассказать. Я допускаю – в самом начале ты могла считать меня слишком маленькой, чтобы понять, но ведь с тех пор прошло много лет.

Она ответила не сразу.

– Думаю, не хотела, чтобы в твоих воспоминаниях Лили выглядела в дурном свете. Ведь она приняла неправильное решение – точнее, вообще отказалась его принимать. Это досадно. И хотя она была милым, чудесным и славным человеком, хорошее обычно не запоминается. Только плохое.

– Кое-что плохое я уже запомнила.

– Но не о ней, а обо мне… – сказала Мона. – Что было бы, расскажи я кому-нибудь о беременности Лили? Позвони Хьюго и убеди его поговорить с Лили? Надави на нее и заставь все же сходить к врачу?

– Бред какой-то, – сказала я, – твоей вины в этом нет.

– Теперь-то мне это известно. Но тогда я боялась, что ты посчитаешь иначе. А потом вышвырнешь из своей жизни либо за эту ошибку, либо за то, что я ее от тебя утаила. Может, это и глупо, но я боялась, что ты в один прекрасный день тоже уйдешь, как и Лили.

– Не уйду.

– Мое ты солнышко… Я очень на это надеюсь. Но после маминой смерти, после кончины бабушки, после многих других событий я порой смотрю на тебя и вижу тот же защитный механизм, которым пользовалась Лили: передо мной опять девушка, которая, дабы обезопасить себя, держит окружающих на расстоянии.

Глядя сквозь оконное стекло на специалистов Клиники сна, я подумала о Дэниэле и нашей с ним ссоре. Нежелание рассказывать мне, что Дарке – его отец, он объяснил страхом меня потерять. Неужели я действительно такая? Неужели сбегаю каждый раз, когда возникают трудности? Неужели действительно отталкиваю от себя окружающих?

– Я очень люблю маму, но быть такой, как она, не хочу.

– Тогда и не будь, – твердо произнесла Мона, – будь самой собой.

Результаты исследований в Клинике сна мне удалось получить только на следующий день. Приехав туда вместе с дедушкой и тетей Моной, устроившись в кожаном кресле по другую сторону письменного стола врача, я вполуха слушала, как она выдавала фразы типа «латенция ко сну» и «неконтролируемые приступы быстрого сна». Но когда услышала слова «патология», а потом «нарколепсия в сочетании с катаплексией первого типа», села прямее и попыталась вникнуть в то, что мне говорила доктор.

По ее словам, к этой патологии существует некая генетическая предрасположенность, и хотя ее симптомы могут не заявлять о себе до подросткового возраста, со временем, как правило, ситуация ухудшается. Вероятно, именно поэтому мои проблемы со сном в последнее время так усугубились.

Еще врач назвала это хронической неврологической патологией, добавив, что мне никогда окончательно не вылечиться и не прийти полностью в норму.

Но.