– Черт! – крикнул он и бросился открывать ящички, через мгновение поднял игрушечный пистолет и показал его мне: – Ага! Значит, орудием убийства послужил не пистолет. Вычеркивай его из списка, Нора.
– Это водяной пистолет. А тот был револьвер. И цвет у него должен быть коричневый.
Дэниэл склонил набок голову:
– Значит, они, чтобы сбить нас с толку, подсунули ложные улики.
Совершенно верно. С одной стороны, это выглядело блестяще, с другой – попросту бесило. Но бесило как минимум вдвое меньше, чем разговор за ужином между Дэниэлом и ребятами из его школы, который теперь застрял у меня в голове занозой, маленькой, но болезненной и постоянно доставлявшей неприятности. Единственное, я сомневалась, стоит ли поднимать этот вопрос, надеясь, что это сделает сам Дэниэл, чем избавит меня от необходимости спрашивать его и выведет из затруднения.
Но он так ничего и не сказал. Ни в кабинете, где мы так и не отыскали никаких улик, ни потом, когда Уодсворт крикнул, что время вышло, и заставил нас перебраться в бильярдную. Там мы обнаружили карточку персонажа мисс Скарлет, спрятанную в одной из луз. Едва я успела достать наш блокнотик детектива и вычеркнуть ее из списка, как нам опять пришлось перейти в другое место, на этот раз в библиотеку, где в камине горел небольшой огонь.
– Ты лучше смотри, да поживее, – сказала я, оглядывая пространство за книгами на нижних полках.
Но мозг мой работал отнюдь не над решением стоявшей перед нами задачи.
– Слушай. Тогда, за ужином… ребята из твоей школы…
Он тяжело вздохнул и ответил:
– Я понял. Хотя и надеялся, что ты все забыла.
– Прости, – извинилась я, – мне не надо совать нос куда не положено. Это не мое дело.
Из его груди вырвался еще один вздох.
– Ты не так меня поняла. Дело в том, что… Знаешь, я так хотел, чтобы сегодня вечером все было здорово… и теперь совсем не хочу все испортить.
– Не надо больше ничего говорить. Я не буду тебя больше донимать.
Сказать-то я сказала, но сама постоянно об этом думала и думала, рисуя самые ужасные картины, готовая в любой момент взорваться. Что бы он ни натворил в прошлом, это, вероятно, было просто ужасно, ведь те ребята из его школы пришли в совершеннейшее возбуждение и вели себя так, словно знали о нем какую-то безумную историю, чуть ли не страшилку, выдаваемую за правду. Может, он сдуру угнал чью-то машину. Может, его арестовали. Может, поджег школу.
Чем упорнее я гнала от себя подобные мысли, тем больше меня волновала эта тема – и то, что я ничего не знала, и то, что он не желал со мной ничем делиться. В результате мне было больно, поэтому я, как черепаха, в целях самозащиты ушла в себя, позабыла на время об игре и убийстве и принялась размышлять о другой тайне, которую представлял собой Дэниэл.
– Ладно, так только в миллион раз хуже, – после некоторого молчания произнес он.
– Что ты имеешь в виду?
– То, что ты сейчас делаешь, – объяснил он и махнул в мою сторону рукой.
– Но я ничего не сказала.
– Не сказала. Но при этом включила что-то вроде эмоционального силового поля и закрылась от меня.
– Ничего я не закрылась.
– Еще как закрылась. И здесь сразу на десять градусов похолодало.
– Ты слишком драматизируешь.
– Или ты сама впадаешь в пассивную агрессию.
Блин. Похоже, так оно и было, а мне этого совершенно не хотелось. Время от времени в этом же меня обвиняла и тетя Мона, утверждая, что я научилась этому, живя с бабушкой. Мало кто владел искусством пассивной агрессии так же мастерски, как Элеанор Линдберг.
Я подняла руку и нажала воображаемую кнопку: