Лунный свет и дочь охотника за жемчугом

После обеда убаюканная пением ветра в вантах, Элиза в одиночестве устраивается под тенью парусов. Потягивая сладкий чай, листает страницы отцовского дневника, изучает каждый рисунок, слыша его глубокий голос в каждом слове. Чайки тесно обступили судно, составив ей приятную компанию. Они беспрестанно исчезают в фонтане брызг, выныривая с крошечными рыбешками, корчащимися в клювах. Аксель, стоя за штурвалом, попеременно поглядывает то на компас, то на паруса. Квилл гремит посудой на палубе, колдуя над ужином. Элиза задумалась, глядя на ученика. Ей неловко, что так мало знает о нем. Она проходит вдоль борта и присаживается на парусину. Квилл коротко улыбается, но не прекращает своего занятия. Элиза улыбается в ответ, а потом качает головой. Как лучше начать разговор? У неё особо нет опыта общения с детьми, хотя Квилл, похоже, настолько чувствует себя на корабле в своей стихии, что может сойти за взрослого.

– Тебе нравится работать у Маквея? – спрашивает она наконец.

– Угу. – Квилл кивает, достает из кармана нож и отрезает верх мешка. Она задается вопросом, помнит ли мальчишка о материнской заботе. Пела ли мать Квиллу колыбельные, может ли он вспомнить ее запах или нежность прикосновений.

– А… чем тебе больше всего нравится заниматься?

Квилл бросает на неё быстрый взгляд. Несколько зёрен риса просыпаются на палубу.

– Крикет.

– Крикет?

– Ага, – он кивает, – отец Маквей отличный отбивающий. Он научил меня всему, что знает сам. Мы и в лагере играем, там есть несколько хороших подающих.

Элиза никогда не понимала прелести этой игры – только и делаешь, что ждёшь. Но в межсезонье для торговцев жемчугом это становится основным занятием, и весь город принимает в нем участие. Мужчины всех мастей.

– Ещё я люблю читать книги, – продолжает Квилл. – Они могут многому научить.

Элизу веселит эта серьезность.

– Так вот как ты выучил столько языков?

Квилл зачерпывает рис узкими ладонями и медленно разжимает их, высыпая над котелком.

– Так и есть, мисс, это тоже помогает, но в основном я научился на люггерах.

Она представляет себе юнгу, пристающего с расспросами к самым разным по характеру мужчинам, из которых собрана команда. Не сердятся ли они на присутствие такого сообразительного ребёнка?

– Они утверждают, будто английский язык самый лучший. – Квилл проводит рукой по потному лбу. – Говорят, что в здешних краях это язык власти. Но это не так. – Мальчишка встряхивает котелок. – Здесь много других, на которых разговаривали много веков. Их сотни. Мы с отцом Маквеем составили список всех слов, которые слышим. Орфографию нам приходится угадывать, но он говорит, что важно все записать, пока это не исчезло.

Когда на море опускается темнота, они ставят на ночь люггер на якорь. Тяжёлые тучи заволокли небо, оставив только несколько ярких звёзд, и они ужинают при свете фонарей в дружеском молчании.

Когда посуда вымыта, Квилл расстилает парусину и забирается на неё. Аксель уходит на корму, где, привалившись к стенке каюты, открывает книгу. Он кивком подзывает Элизу. Она осторожно ступает по палубе и присаживается рядом с ним.

– Что-то интересное? – спрашивает она. Обложка выглядит старой и потрёпанной. Он открывает и начинает читать вслух:

– Вращаясь напротив Солнца, ночь шла вместе с Весами. Когда время тьмы побеждает день, они расстаются с руками ночи, так что над берегом, представшим передо мной, белые и алые щеки прекрасной Авроры с ее увяданием становились оранжевыми.

Элиза поднимает голову, глядя вверх, на звёзды, что висят низко, словно падшие ангелы. Ее колени то и дело целуют колени Акселя, когда волны раскачивают лодку. Незаметно утекают минуты, пока тихое сопение Квилла поднимается и опускается в воздухе.

– Бьюсь об заклад, вы не думали о том, что окажетесь здесь, – говорит Аксель, откладывая книгу.

– В Австралии?

– Нет, – улыбается он. – На люггере посреди океана.

Она улыбается ему в ответ и опускает голову.

– Нет, не думаю, что я могла такое предвидеть.

– И все же, как вы оказались в Баннине? – Он подвинулся, чтобы оказаться лицом к лицу с ней. – Это из-за вашего отца?

– Вообще-то это из-за моего дяди.

– Правда?