Львица по имени Лола

— С тобой все в порядке, малыш? — крупная блондинка с грудью размера этак пятого-шестого заботливо обнимает его за плечи. Лев отрешённо смотрит на обтянутые голубым топиком округлости. Отрастить Лоле, что ли, такие? В такую грудь плакаться, наверное, удобно.

— Не вздумай, у нас спина отвалится!

Похоже, Лола немного отошла от шока. Да и к нему способность соображать вернулась.

— Все в порядке, малышка, — он ответно коротко обнял блондинку. — Замотался просто сегодня. — И вдруг резко оборачивается и уходит, махнув рукой и бросив уже на ходу: — Не скучайте, девочки! В следующий раз приду с двумя бутылками!

Способность связно мыслить вернулась. А вот желание убить Разина никуда не делось. Потому что за то, что он сделал с Диной…

Ах, как это было сделано хитро. Подло. Вероломно. Эйнштейн говорил, что бесконечны две вещи — Вселенная и глупость. Левке теперь казалось, что и у цинизма нет границ. То, что сделал Разин, было вообще за этой границей. Как сейчас модно говорить — за гранью добра и зла. Впрочем, Лев сомневался, что Разину знакомы эти понятия. А если отбросить философствования, то цинизм, вопиющий цинизм содеянного — тот просто зашкаливал.

Ведь не было же насилия. Не было его — в прямом, буквальном смысле этого слова. Дину не брали силой, не принуждали к сексу угрозами или еще чем-то таким же. Просто взрослый, циничный, лишенный каких-либо моральных принципов мужик получил опеку над четырнадцатилетней девочкой, потерявшей обоих родителей разом в результате автомобильной аварии. И за год без мыла, под видом доброго дядюшки, папиного друга, влез девочке в душу. И в постель.

Лев захлебнулся каким-то вибрирующим звуком, что родился из самого нутра, в глубине его существа — когда он попытался не то, чтобы представить — просто осознать. Как это все происходило. Выпитое из фляжки попросилось наружу столь резко, что он остановился, уперся ладонями в стену дома, возле которого оказался, наклонил голову и задышал — часто, шумно через нос.

Ей было пятнадцать. Еще ребенок. Вот же урод.

Нет, Левка понимал, прекрасно понимал и даже помнил, что в пятнадцать девочки бывает разные. И даже вспомнил свою одноклассницу Леру Мельникову, которая не пришла на выпускной, потому что рожала. А до этого — не могла пройти мимо парня в тельняшке, такой вот был у девочки бзик. Лет как раз с пятнадцати.

Но это все — не про Дину. Он же сам, сам слышал все, из первых уст. В четырнадцать она была еще ребенок. В пятнадцать — ребенок, потерявший отца и мать. И рядом — добрый, мать его, дядя, друг отца, которого она знала с детства, который стал для нее в это страшное время тем самым главным взрослым, который должен был защитить, поддержать, утешить, помочь пережить это тяжелое испытание и встать на ноги…

Поддержал. В своей невероятно подлой циничной иезуитской манере.

Растление — вот как это называется. Когда взрослый опытный человек добивается от юного, только начавшего познавать жизнь существа желаемого, используя лишь моральное давление. Четырнадцатилетняя девочка, пережившая трагедию. И «добрый дядя», который знает «как лучше». И сделавший это «как лучше», да так, что девочка — уже выросшая в девушку, отнюдь уже не ребенок, двадцать с чем-то лет — чувствует себя — себя чувствует, подумать только! — грязной, испорченной, виновной. За то, что сделала не она. За то, что сделали с ней.

Желание почувствовать под зубами кадык Разина и вырвать его вспыхнуло с новой силой. Вырвать, да.

Только кто ж Левке даст это сделать?

Он снова задышал носом — от острого чувства собственной беспомощности. Навредить Разину можно, конечно. И можно даже убить, наверное. Левка как-то отстранённо поразился, как спокойно он об этом рассуждает. Ну, убьет он Разина. Дальше что? Посадят его. Дине что делать? Сухари Левке в тюрьму носить?

Что делать девочке, которая ему так безоглядно доверилась? Какое же надо иметь мужество, чтобы рассказать такое? Чтобы сначала — жить с этим, а потом — суметь сказать?

Он развернулся и прижался к шершавой стене дома затылком.

Дина. Вот самое главное. Горло Разина от него никуда не денется.

Ему поверили, доверились, открылись. И ему надо это хрупкое и драгоценное — не сломать.

— Не тебе доверились, а мне.

— Давай хоть сейчас не будем спорить, а? Скажи лучше — идеи есть?

— Мне надо подумать.

И ему тоже.

Дома он из горла пил ледяную водку из холодильника. Полбутылки примерно. И, вкупе с выпитым ранее, алкоголь оказал-таки свое действие.

Левка упал на постель, несколько минут смотрел в расчерченный тенями потолок под шелест дождя за окном. И вырубился.

***

Голова была абсолютно пустой. Словно рассказав все, что так долго держала в себе, Дина отдала это. И ничего внутри не осталось. Ни мыслей, ни эмоций, ни-че-го. Девушка выполняла какие-то действия — села в такси, доехала до дома, открыла дверь, сделала себе чай. Но все это — абсолютно автоматически. Голова была стерильно пустой. Как колокол. Кажется, стукнешь по виску — загудит, резонируя.