Львы Аль-Рассана

Она задавала прямые вопросы, его королева. Умная, удивительная и непосредственная. Рамиро пожал плечами.

– Ни один трезвый человек не говорит с уверенностью о войне. Особенно о такой войне, когда на одной стороне сражаются три армии, которые ненавидят друг друга, а на другой – двадцать армий, которые друг друга боятся.

– И мувардийцы по ту сторону пролива, – тихо прибавил Гонзалес де Рада. – Не забудьте о них.

Рамиро закрыл глаза. Он продолжал слышать шум дождя. Фериерес, Валеска, Карш, города Батиары… все вместе, объединившиеся в священной войне. Вопреки самому себе, вопреки всем трезвым инстинктам он ощущал нечто неоспоримо волнующее в этом образе. Он почти воочию видел скопление знамен, всех этих могучих военачальников, собранных вместе. Как мог любой храбрый человек не желать оказаться там, не желать участвовать в подобном предприятии?

– Мир стал другим, не похожим на тот, в котором мы жили сегодня утром, – мрачно произнес Рамиро Вальедский. Он увидел, что все еще держит жену за руки, и она ему это позволяет. – Ты знаешь, что мне хотелось бы сейчас сделать? – неожиданно прибавил он, удивив самого себя.

Она подняла на него взгляд в ожидании. Он знал, о чем она думает. Ему всегда хотелось одного и того же, когда он так обращался к ней. Что ж, она здесь не единственная, кто умеет преподносить сюрпризы. А это новое чувство было сильным.

– Мне хотелось бы помолиться, – сказал король Вальедо. – После того что мы только что узнали, думаю, мне хотелось бы помолиться. Вы оба присоединитесь ко мне?

Они вместе прошли в королевскую часовню, король, королева и их министр. Там находился придворный священник, который только что в великом унынии вернулся из зала для приемов. Как и следовало ожидать, он был несказанно изумлен появлением короля. И поспешно занял свое место у алтаря перед диском.

Каждый из них сделал знак божественного солнца, держа правую руку у сердца, а потом опустился на колени на каменный пол. Свет в королевской часовне был приглушенным. Там имелись окна, но старые, маленькие и залитые дождем.

Они молились в этом простом, лишенном украшений помещении единственному богу и дающему жизнь солнечному свету, обратив свои лица туда, где на стене, за алтарным камнем, висела эмблема солнца. Молились о силе и милосердии, о чистоте души и бренного тела, о воплощении светлых видений Джада и о ниспослании божественной милости – в конце жизни среди земных полей получить доступ в рай.

Часть четвертая

Глава X

Нино ди Каррера, молодой, красивый и ловкий фаворит короля Халоньи Бермудо и одновременно последний из часто меняющихся любовников требовательной супруги Бермудо, королевы Фруэлы, пребывал в состоянии тревожного недоумения.

Он не имел ни малейшего представления, что ему делать.

Замешательство его злило. Гнев подстегивало все возрастающее смущение из-за происходящего. Нино снял железный шлем и тряхнул гривой русых волос, являвшихся предметом зависти и желания большинства женщин при дворе Бермудо в Эскалау. Белые облачка пара вылетали из его рта, а также изо ртов двух разведчиков и их коней в морозном воздухе раннего утра.

За спиной Нино, в этой долине, окруженной горами, остановился весь отряд. Его люди были хорошо вышколены. Коней они развернули головами наружу, а мулов с сундуками золота из Фибаса поставили в центр кольца. Шесть сундуков. Дань за год с этого города неверных в Аль-Рассане. Первая выплата париас Халонье. Обещание богатства, власти и еще гораздо большего в будущем. Конокрады из Вальедо – не единственные, кто в состоянии приструнить ашаритов, этих жалких псов. И ему, Нино ди Каррере, поручили собрать эти сокровища и привезти их в Эскалау до зимнего снега. Король многое обещал ему после возвращения; королева… королева уже наградила его в ночь перед отъездом.

«Мой золотой», – называла она его, лежа в постели после безумств любви. Сейчас этот эпитет как никогда подходил ему. Он вез золото, шесть сундуков золота, к вящей славе Джада и Халоньи – и графа Нино ди Карреры, который взмыл ввысь, словно золотистый ястреб. И кто знает, как высоко он еще может взлететь, до того как умрет и предстанет перед богом?

Но все это – это блестящее, великолепное будущее – зависело от того, сможет ли он благополучно доставить домой эти шесть сундуков и, что сейчас было более важно, сможет ли он заставить замолчать этот женский голос, который несется к ним вниз, в эту сверхъестественно гулкую горную долину. Лучше бы они в нее не въезжали.

– Нино, Нино, Нино! О дорогой мой! Это я, Фруэла, твоя королева! Приди ко мне, любимый!

Протяжный голос, высокий и ясный, звенел, как колокол, наполняя долину, снова и снова. Помимо всего прочего, Нино ди Каррера чувствовал, что заливается краской: проклятие всей его жизни, характерное для светлой кожи. Это – разумеется! – не голос королевы Фруэлы, но определенно голос женщины, свободно владеющей эсперанским языком, и голос этот полон страсти.

– Приди, Нино! Возьми меня. Возьми меня здесь, в горах! Сделай меня твоей!