Львы Аль-Рассана

Альвара уже перецеловало больше женщин, чем за всю предыдущую жизнь. Полдесятка из них настаивали, чтобы он нашел их позднее. Ночь уже сливалась в сплошное пятно. Но он пытался сохранять трезвость. Он искал Джеану, кем бы она ни нарядилась, и, хотя он не признался бы в этом остальным, одну маску лесной кошки. Он был уверен, что узнает ее, даже при свете факелов и в сильной давке; ведь на ней должен быть тот золотой поводок.

Джеана начала немного жалеть о том, что настояла на анонимности, и отправилась бродить по улицам одна.

Конечно, находиться в маске среди толпы столь же неузнаваемых людей было интересно и, несомненно, возбуждающе. Она не любила много пить и вовсе не приходила в восторг от того, что довольно много мужчин и одна-две женщины уже воспользовались карнавальным правом – обнять ее и потребовать поцелуй. Пока что никто из них не злоупотребил этой привилегией – было еще рано, и толпа не редела, – но Джеана, которая отвечала как могла в духе этой ночи, не сказала бы, что ей это доставляло удовольствие.

«Если так, то это моя вина, – сказала она себе. – Мой собственный выбор: я ведь могла пойти вместе с людьми Родриго, под их надежной защитой от хаоса улиц. Немного побродить, а потом вернуться домой, как подобает приличной девушке, и лечь спать одной».

Действительно, это ее собственный выбор. Никто ее не знает, разве только кто-нибудь вычислит ее походку или наклон головы при свете факелов. «Мартин мог бы, – подумала она, – или Лудус: они в этом мастера». Она пока не заметила никого из солдат. Конечно, она узнала бы Хусари издалека. Сегодня в Рагозе мог быть только один такой павлин.

К ней приблизился бурый медведь и обхватил ее лапами. Она добродушно стерпела его сокрушительные объятия и кривую ухмылку.

– Пойдем со мной! – пригласил медведь. – Я люблю сов!

– Не хочу, – ответила Джеана, хватая ртом воздух. – Ночь слишком длинна, и пока рано ломать ребра.

Медведь рассмеялся, погладил ее по голове рукой в мохнатой перчатке и затопал прочь. Джеана огляделась, гадая, скрывается ли Зири в толпе, кружащейся под пляшущими факелами. Он не знает ее маски, а она ушла из дома в темноту через черный ход.

Она не могла бы объяснить, почему ей было так важно остаться сегодня одной. Или нет, она, вероятно, могла бы объяснить, если бы потребовала честного ответа у самой себя. Но она этого делать не собиралась. «Карнавал – не время копаться в себе, – решила Джеана. – Эта ночь существует для того, чтобы совершать поступки, о которых только мечтаешь весь остальной год». Она оглянулась. Серая волчица и конь невероятным образом сплелись друг с другом неподалеку.

Олень с семью ветвями на рогах вынырнул из бурлящей толпы впереди. В руках он держал кожаную флягу. Слегка склонив голову, он предложил флягу Джеане. Если бы он отвесил более глубокий поклон, то, возможно, проткнул бы ее рогами.

– Спасибо, – вежливо ответила Джеана, протягивая руку за вином.

– А поцелуй? – Его голос звучал тихо, приглушенно.

– Справедливо, – ответила дочь Исхака бен Йонаннона. Это ведь карнавал. Она шагнула вперед, легонько поцеловала его, взяла флягу и выпила. В этом человеке ей почудилось что-то знакомое, но Джеана не стала размышлять об этом: что-то знакомое чудилось в половине мужчин, которые сегодня ее целовали. Маски, и воображение, и слишком большое количество вина были тому причиной.

Олень двинулся вперед, больше ничего не сказав. Джеана смотрела ему вслед, но потом сообразила, что он оставил ей флягу. Она позвала его, но он не обернулся. Она пожала плечами, посмотрела на флягу, сделала еще глоток. Вино оказалось хорошим, почти неразбавленным или совсем неразбавленным.

– Пора задуматься о том, чтобы вести себя поосторожнее, – вслух произнесла она.

– Сегодня? – рассмеялся стоящий рядом коричневый кролик. – Какой абсурд! Пойдем лучше с нами. Мы идем к лодкам. – Их было четверо, все кролики, три женщины и мужчина, обнимающий двух из них. Ей это предложение показалось разумным. Таким же разумным, как все остальное. И это в конце концов было лучше, чем бродить в одиночестве. Она поделилась с ними вином по пути к озеру.

Из-под маски, которая только и делала возможной эту ночь, из тени дверного проема чьи-то глаза следили за тем, как белая сова быстро поцеловала оленя, а потом олень грациозно ускользнул прочь, оставив у нее флягу с вином.

Сова заметно заколебалась, снова отпила из фляги, а потом ушла в другом направлении вместе с квартетом кроликов.

Кролики не имели никакого значения. Олень и сова были ему известны. Наблюдатель – нарядившийся, по мимолетной прихоти, в львицу – покинул свое убежище в дверном проеме и последовал за оленем.