Львы Сицилии. Сага о Флорио

— Это молодая девушка из хорошей семьи. Ей семнадцать лет, она серьезная и учтивая, ее воспитали монахини. Это они мне ее посоветовали.

Винченцо подпирает голову кулаками.

— Тогда что вас беспокоит? Вы чем-то огорчены, я вижу.

Джузеппина нервно поглаживает скатерть.

— Ее семья в дальнем родстве с князем ди Торребруна. Мог бы состояться выгодный брак. Мне дали понять, что они были бы рады отдать ее за тебя. Конечно, есть проблема с приданым: у них почти ничего нет, кроме титула, постоялого двора вблизи Энна и дома здесь, в городе.

Джузеппина осторожно подбирает слова.

— Все можно решить. Но…

Чувство тревоги в Винченцо нарастает от этого «но», повисшего между ними.

— Они ставят условие. Хотят, чтобы ты взял управляющего и перестал бы заниматься магазином. Не пристало это их титулу.

Джузеппина замолкает в ожидании какого-нибудь знака, слова.

В первую секунду лицо Винченцо остается непроницаемым, потом, сжав руками виски, он говорит тихо, словно не веря тому, что только что услышал:

— Вы хотите, чтобы я бросил свою работу… из-за женщины?

— Какой женщины? Она еще ребенок. — В голосе Джузеппины умоляющие нотки, она хочет его успокоить. — Женишься, а там видно будет. Как войдешь в их семью, они не посмеют тебе ни в чем указывать. Ты будешь главным.

Винченцо вскидывает голову. Громко хохочет, стучит кулаком по столу.

— Теперь! Теперь вы мне это говорите!

В его голосе слышится горькая обида, и от этого матери становится не по себе.

— Вы помните, что случилось, когда мне еще и двадцати не было? — Он смотрит на мать, в глазах раскаленная лава. — Помните Изабеллу Пиллитери? Когда вы сказали, что мне надо забыть ее, потому что она нищая? Вы помните это, нет?

Джузеппина ожидала чего угодно, только не этого. Она вскакивает.

— При чем здесь она, эта дочь и сестра греховодников, которым нужны были только деньги?

— А этим нужно что-то другое? — Он сверлит глазами мать, которая принялась убирать со стола. — Они не только хотят заполучить мое богатство, но еще и указывать, что мне делать!

— Кто тебе что может сказать? Она праведная душа, сущий ребенок, только вышла из-под опеки монахинь. Она будет слушаться тебя, что бы ты ей ни сказал: ты мужчина в доме и ты командуешь. Это твои деньги!

Винченцо тычет в нее пальцем.

— Мой ответ — «нет», им и вам! Я просил вас найти мне жену, а не родственников-голодранцев, чувствующих себя богатыми из-за того только, что у них есть титул, да еще диктующих мне условия!

Джузеппина в бешенстве. Она думала, дело сделано, а получается… Она отодвигает в сторону тарелки и, подбоченившись, нападает на него:

— Не можешь простить мне того, что случилось пятнадцать лет назад, да? Да я тебе глаза открыла! И вместо того чтобы благодарить меня за это… Оказывается, я во всем виновата. А в чем, спрашивается? Ты помнишь, как с тобой обошлась ее мать? О да, сын мой, я все знаю. Мне рассказали об этой постыдной сцене посреди улицы! Правда в том, что ты мстительный и бессердечный, как и твой отец. Да что говорить, такая у вас порода, у Флорио. — Ее губы кривятся в презрительной гримасе. — Продолжай в том же духе — и останешься один как собака.

Винченцо делает над собой усилие, чтобы удержаться и что-нибудь не разбить. Джузеппина читает это в его глазах, отступает, но он хватает ее за руки и говорит ей в лицо:

— Лучше быть паршивой собакой, чем всю жизнь бегать за женщиной, которая тебя не хочет.

Винченцо отпускает ее. Мать шатается, хватается за стул.

Смотрит на сына и не узнает его. Моргает, чтобы сдержать подступившие слезы. Не двигается с места даже после того, как он вышел из комнаты. Как никогда желает, чтобы Иньяцио был рядом.

От мысли о том, как она была с ним жестока, ломит в груди.

Она всю жизнь невольно причиняла своему мужу страдания, думала, что ненависть, которую она питала к Флорио, отгораживает ее от них. Она надеялась, что у нее есть союзник в лице сына. Но сегодня вечером она вдруг поняла, что смешанное с ненавистью материнское молоко, которым она его кормила, оказалось отравой. Ненависть опухолью разрослась внутри сына.

* * *

Рукопожатия.

Звон бокалов.

Горничная подает ликеры и печенье.

— У вашей серы самая хорошая цена на рынке и отменное качество, — с воодушевлением в голосе говорит Джованни Порталупи, стучит пальцами по договору. — Говорят, вы владелец карьера.

— Я взял на себя управление копями барона Морилло, — Винченцо делает глоток порто. Ему нравится беседовать с этим прямолинейным человеком. — Синьор барон не желает пачкать руки работой, но деньги от аренды для него не обуза, так что…

Джованни пожимает плечами:

— Pecunia non olet. Деньги не пахнут, говорили еще древние римляне. К сере это особенно подходит.

Смеются.

Порталупи собирается что-то добавить, как входит женщина средних лет, подходит к нему и что-то шепчет на ухо. У нее резкие черты лица и теплый взгляд — странное сочетание мужского и женского.

— Мама, — говорит ей Джованни, — позвольте представить вам дона Винченцо Флорио. Мы только что подписали контракт на поставку серы. Это моя матушка, Антония.