Львы Сицилии. Закат империи

Иньяцио хватает бутылки и выливает марсалу в серебряную чашу на туалетном столике. Комната наполняется резким запахом алкоголя, который смешивается с соленым запахом пота и более тонким, железистым – крови.

После чего Иньяцио поворачивается к теще и протягивает к ней руки. Констанца не знает, как поступить, смотрит на дочь, но Франка смеется, кивает: она догадалась и счастлива. Джулия тоже догадалась и хватает брата за руку.

– Подожди! – кричит она со смехом.

Джулия берет графин с водой, подготовленный для купания, и выливает воду в чашу, под перепуганными взглядами всех остальных.

– Надо разбавить марсалу, иначе ты ему навредишь! Он же только родился.

Голенький новорожденный в руках отца открывает глазки. Иньяцио замирает на секунду, смотрит на него – на существо со сморщенным личиком и красноватой кожей. Это его сын. Его и его обожаемой Франки.

На одной руке он осторожно опускает ребенка, держит его над чашей, зачерпывает ладонью другой руки вино, разбавленное водой, и мочит ему головку. После чего опускает ребенка в чашу.

За его спиной раздаются возмущенные возгласы.

– Да что же это такое? Не крестить же ты его собрался?! – кричит Джованна, потому что такой род крещения для нее сродни богохульству.

Джулия прикрывает рукой рот, не зная, смеяться ей или сердиться. Джовануцца стоит позади тети и наблюдает за этой сценой вытаращенными глазами.

Но Иньяцио никого не видит и не слышит. Ищет Франку взглядом. Она хохочет и хлопает в ладоши. Нежное выражение ее лица он запомнит на всю жизнь.

Да, жизнь, за которой он никак не может угнаться, потому что она уже давно ускользает от него. Смерть преследует его с того момента, как его дед почил едва ли не в день его рождения. Позже умер брат Винченцо. Еще позже – отец. Он пытался забыть эту боль в объятиях Франки, и не только.

Он искал забвения в любви многих, слишком многих женщин. А еще предавался развлечениям и совершал безумные поступки, благо его несметное богатство все это позволяло.

Но только сейчас на душе у него становится немного спокойнее. Потому что в его руках – новая жизнь. Будущее его и дома Флорио.

Младенец широко раскрывает глаза, резко кричит, и Иньяцио проводит ему по губам пальцем, смоченным в вине.

– Вот этот вкус ты должен запомнить. Этот – а уж потом молока. – Иньяцио прижимает сына к груди, не заботясь о том, что и сам будет пахнуть марсалой. – Она сделала нас теми, кто мы есть: Флорио.

* * *

– Дон Иньяцио… рабочие пришли.

В кабинет вошел Саро и теперь сквозь оконные занавески вглядывается в толпу во дворе. Иньяцио за письменным столом обменивается удивленным взглядом с Эразмо Пьяджо, сидящим в кресле напротив, встает и из-за спины слуги тоже осторожно заглядывает в окно, вслед за ним – директор «Генерального пароходства». И в самом деле, с десяток рабочих стоит у входа и разговаривает с Пьетро Ното, привратником.

– Зачем они пришли? – ворчит Иньяцио.

– Представления не имею! Может, хотят узнать, почему приостановилась стройка? – предполагает Пьяджо.

Иньяцио возвращается на место.

– Пойди объясни им, что с тех пор, как Кодронки в прошлом июле ушел с поста, дела еще больше осложнились. Остается уповать только на то, что Общество судостроения, доков и механических заводов Сицилии, которое мы решили создать, улучшит ситуацию, – говорит он, постукивая указательным пальцем по бумагам на столе. Внезапно вскакивает. – Надеюсь, они не собираются просить повышения зарплаты. Как они только смеют после того, что случилось в январе! Придется снова поговорить с Гарибальди Боско: он единственный, кто может их успокоить. Надоели эти постоянные протесты!

– Они пришли поздравить с рождением малыша.

На пороге стоит Джованна. Она появилась бесшумно и с упреком смотрит на сына.

– Я распорядилась их впустить, – объясняет она, потом обращается к Саро: – Пусть принесут еще стулья, поставят на стол блюда с печеньем и вино. Они работают у нас, и мы обязаны оказать им гостеприимство, – добавляет она, предваряя возражения сына, у которого от удивления вытянулось лицо. – Твой отец поступил бы именно так, – тихо говорит она. И уходя, с горечью думает о том, что ее Иньяцио лично бы сообщил о рождении ребенка рабочим «Оретеа», как, впрочем, и поступил, когда родился Винченцо.

Немного погодя по коридорам виллы уже громыхают тяжелые шаги рабочих, оставляя пыль на коврах и следы на паркете. Мужчины в праздничной одежде вертят головой, оробев от огромных картин, изысканных цветочных композиций, от золота и лепнины, но главное, от самой виллы без конца и края. Они не ожидали, что их впустят, привратник сказал, что передаст их добрые пожелания дону Иньяцио, и велел им возвращаться домой. А потом вышла донна Джованна, вдова главного хозяина – упокой Господи душу важного синьора, – и запросто сказала: «Добро пожаловать. Проходите». И направилась к бывшему кабинету своего мужа, который теперь принадлежит Иньяцио.