Львы Сицилии. Закат империи

– Совершенно уверен. Кроме того, они видели только главный столовый зал и посетили всего одну лабораторию и одну палату для проведения терапии.

Иньяцио кивает. Ремонтные работы все еще далеки от завершения, пройдут недели, прежде чем санаторий сможет принять пациентов. Как обычно, задержка случилась по вине ленивых рабочих, не прибывших вовремя материалов и бюрократических проволочек в выдаче разрешений. Ко всему прочему, содержание комплекса уже сейчас, до открытия, обходится ему очень дорого, как проницательно предположил один из гостей, беседуя с Иньяцио в приватной обстановке за бокалом бренди в один из вечеров накануне. Оставалось лишь дипломатично улыбнуться ему в ответ.

Но не важно. Этим светилам надо представить все в лучшем виде и продемонстрировать, что «Вилла Иджеа» готова к открытию. Тогда они посоветуют своим постоянным пациентам эту фешенебельную лечебницу, поцелованную солнцем и морем и оснащенную самым современным оборудованием. А действенный метод профессора Червелло довершит остальное.

Когда Иньяцио с профессором возвращаются в особняк, из глубины коридора им навстречу выбегает парнишка, работник по дому.

– Тише, черт побери! – резко отчитывает его Иньяцио. – Здесь должны царить спокойствие и тишина!

– Извиняюсь, дон Иньяцио. Но пришла телеграмма, и…

Иньяцио вырывает ее у него из руки и жестом просит отойти. Мальчишка уходит чуть ли не на цыпочках.

Иньяцио пробегает глазами сообщение, отрывается от телеграммы, жмет руку профессору Червелло.

– Боже, благодарю тебя! Он не приедет! Министр Баччелли не сможет присутствовать на торжественном открытии «Виллы Иджеа». Просит отложить!

Профессор Червелло улыбается, не веря такому счастью, прикрывает рот рукой.

– У нас есть время закончить работы! И открыться весной…

Они жмут друг другу руки.

– Какая удача! Я объявлю об этом сегодня на гала-ужине. О, я напущу страдальческий вид, принесу глубочайшие извинения…

– Что бы вы ни сказали, насколько я понял, немногие будут вас слушать. По-моему, главная цель этих англичан – познакомиться с вашей женой, – говорит профессор Червелло, осмелев от этой новости.

Иньяцио комкает телеграмму, засовывает ее в карман.

– Ну и пусть смотрят на мою Франку. В любом случае они сразу заметят.

– Заметят что? – с любопытством спрашивает Червелло.

Иньяцио улыбается.

– Что моя жена снова беременна.

* * *

– Дорогой мой Этторе! – восклицает Франка.

Этторе Де Мария Берглер с тонкой сигаретой в зубах стоит с мисочкой в руке и собирается смешать разные оттенки зеленого. Но, заслышав голос, тут же поднимает голову и с улыбкой поворачивается. В этот момент у обоих в памяти всплывает давняя весна и портрет углем, когда она еще была наивной молоденькой барышней, убежденной, что для Иньяцио не существует других женщин, кроме нее. Он протягивает к ней руку, испачканную краской, целует ей пальцы.

– Донна Франка, как я рад вас видеть! Хотите посмотреть, как продвигается работа?

Она кивает и скрещивает руки на животе.

Ее третий ребенок родится через пару месяцев: после обожаемой Джовануццы и Беби-Боя еще один мальчик осчастливил бы ее. К этому времени зал должен быть готов, в нем они будут принимать гостей по случаю крестин малыша.

– Ну что ж, мы укладываемся в срок. Микеле Кортеджани и Луиджи Ди Джованни даже немного опережают меня.

Франка запрокидывает голову и смотрит на двух мужчин, которые, сидя на строительных лесах, наносят последние мазки на венок из роз.

– Доброго здоровья, синьор Кортеджани! Здравствуйте, синьор Ди Джованни!

– Наше почтение, донна Франка, – отвечают оба.

На потолке над ней танцуют нимфы в прозрачных туниках.

– Чудесно, – тихо произносит она и делает оборот вокруг себя, любуясь оживающими фресками. – Что-то волшебное есть… в этих небесных созданиях.

– Я убежден, что искусство – это и есть волшебство, в которое просто надо поверить. Не находите?

Она кивает, вздохнув. С ней дружат писатели и живописцы, и ей хорошо известно, как им важно, чтобы аура таинственности окружала каждое произведение. Хотя она и научилась распознавать в артистах их большие и маленькие страсти, ограниченность и страхи, находя последние даже в письмах, полученных от Пуччини и д’Аннунцио.

– Да уж. Вы, художники, люди всесильные, но вместе с тем и нежные.

Берглер поднимает брови, вытаскивает из кармана платок, вытирает капли пота.

– Проблема сегодняшнего дня в отсутствии деликатности. Есть люди, которые видели всего лишь одну картину или слышали единственную оперу в жизни и считают себя вправе набрасываться на артиста с яростной критикой. – Он передает мисочку ученику и просит его смешать цвета; затем вытирает руки тряпкой. – Пойдемте прогуляемся по саду, – произносит он наконец с улыбкой. – Апрель стоит мягкий, и я бы не хотел, чтобы вы переутомлялись.

Они проходят по коридору, спускаются по извилистой лестнице и выходят на большую террасу с видом на море, где установлены кованые скамейки и стол. Франка садится, вздохнув с облегчением. Усталость от беременности дает о себе знать.

Но Берглер этого не замечает.