Кажется, он начинает понимать. Яхта «Аэгуза», на которой он провел столько беззаботных лет в детстве, продана. Та же участь постигла и «Фьерамоску», «Аретузу», «Валькирию».
– Я всегда думал, что ты продал монахиням виллу в Сан-Лоренцо из-за Франки, которая не хотела даже слышать об этом месте, где умерла Джованнуцца. А оказывается…
Горькая морщина прорезает лоб Иньяцио. Он пожимает плечами, словно говоря: «Да, и она тоже, по той же причине», затем протягивает руку, хватает другую папку, на которой написано: «Продажа земель в Терре-Россе», подталкивает ее к Винченцо. Собственность Джованны д’Ондес, ее приданое.
Винченцо встряхивает головой, не веря своим глазам. Протягивает и тут же отдергивает руку, будто папка жжется.
–
– О нашем положении? Немного. Она в курсе, что у нас сложности, но…
– А Франка?
Взгляд Иньяцио красноречивее любых слов.
– Прежде всего вы должны решить, будете ли выкупать акции Итальянского винного анонимного общества, находящиеся в залоге у Коммерческого банка, а значит, сохранять свое участие в деятельности винодельни Марсалы. У вас есть еще личные счета, которые надо оплатить как можно быстрее.
– Но есть же и другие средства, – бормочет Винченцо. Потом встает, размахивает руками, перечисляет статьи активов: – Есть же недвижимость, акции… акции Итальянского винного анонимного общества все еще ценятся.
Иньяцио фыркает.
– Ты разве не слышал, что эти ценные бумаги за долги были отданы в залог? Мы не можем на них рассчитывать, так как выкупить их практически невозможно. Я могу взыскать кое-какие долги, но речь идет о незначительной сумме. Большая часть нашего состояния теперь только в Фавиньяне и домах. – Иньяцио разводит руками, как будто хочет обнять то, что его окружает.
В голове Винченцо проносится мысль о вилле в Оливуцце и о подготовке к свадьбе с его обожаемой Анниной. Он пообещал ей сказочную свадьбу, но…
Голос Маркезано прерывает его мысли. Адвокат тычет указательным пальцем в папку с бумагами.
– Вы сами знаете, что надо сделать, – впервые за встречу повышает он голос. – Вы должны
– И с чего же? С Театра Массимо? С городской больницы? Вы знаете, в каком бедственном состоянии она была, сколько отделений в ней закрыли? Я начал ее благоустраивать… и теперь придется все бросить?
– Дон Иньяцио, вы слишком активно занимаетесь тем, что не приносит доходов. От чего-нибудь вы должны отказаться.
Иньяцио порывисто идет от стола к окну. Волосы взлохмачены, галстук распущен.
– Урезать средства на благотворительность – это значит объявить на весь мир, что мы больше не Флорио, что наше имя, имя моего отца и моего деда, больше ничего не стоит. Вы это понимаете?
Адвокат отвечает не сразу. Подносит руки к губам, словно желая удержать в себе то, что хочет сказать. Но все-таки говорит. И Иньяцио, и Винченцо запомнят эти тяжелые слова на всю жизнь, они будут сопровождать их до самой старости, всплывут в памяти и когда Флорио, лишившиеся собственного дома, будут вынуждены скитаться по чужим домам.
– У вас нет больше имени, на которое вы можете рассчитывать, дон Иньяцио.
Винченцо обмякает на стуле. Иньяцио смотрит в пустоту, закрывает глаза. Впервые благодарен Господу, что отец не дожил до этого момента, ибо он не выдержал бы подобного стыда. И уже не важно, что он, скорее всего, вряд ли оказался бы в
– Значит, вот до чего мы докатились… – произносит Иньяцио.
Маркезано выпрямляется, нервно хватается за карманные часы, смотрит на время, выдерживает паузу. Много чего он хотел бы сказать, и слова жгут его изнутри, как раскаленные угли, но нет, он не станет никого оскорблять. Наконец решается:
– У нас нет другого выхода, как только обратиться наверх, на самый верх.
– В Банк Италии? К Бональдо Стрингеру, к этой акуле? – Иньяцио энергично мотает головой: – Только не это! Он повесит нам цепь на шею. У него слишком много союзников среди промышленников. А они, как дикие псы, только и ждут, чтобы выкинуть меня из игры и разодрать дом Флорио на части.