Львы Сицилии. Закат империи

Из палаток отвратительно пахнет йодом, доносятся проклятия, крики, стоны. Он идет дальше, доходит до палатки, примыкающей к сараям, бывшим коровникам, судя по всему. Входит. Ощущение, что в палатке только женщины в белом: монахини и медсестры. И раненые кажутся более спокойными. Однако, если приглядеться, можно прийти в ужас: здесь лежат одни калеки, у кого-то взрывом гранаты обезображено лицо.

Склоненная над койкой женщина разгибается, видит его и поднимает руку в знак приветствия. Затем, вытерев руки о передник, подходит.

– Я не ждала тебя так скоро.

Война не пощадила и Веру Арривабене: если от усталости и темных кругов под глазами есть способ избавиться, то никак нельзя выпрямить сгорбленную спину и убрать глубокие морщины вокруг рта.

Иньяцио проводит по ее спине грязной рукой.

– Мне надо было увидеть тебя. Кажется, атаки учащаются.

Вера гладит его по плечу.

– Да уж. К нам поступают десятки парней. Бедняги. Как у тебя дела?

– Потихоньку.

Кивком головы он просит ее выйти. Они садятся на скамейку рядом с полуразрушенной стеной, и Иньяцио закуривает сигарету. Руки слегка трясутся.

– Из Палермо приходят неутешительные новости. То немногое, что еще остается от дома Флорио, похоже на злую шутку провидения. Мне удалось заплатить Альбанези за ремонтные работы, выполненные в Оливуцце и на «Вилле Иджеа», и наконец закрыть этот давний вопрос. И мы оставили Линча на посту управляющего до апреля 1926 года. За соответствующее жалованье, разумеется. – Он делает паузу, смотрит на Веру, гладит ее по щеке. – Извини меня. Я свалил на тебя свои заботы, как обычно, и даже не спросил, как ты.

Она наклоняет голову.

– Вчера я помогала одному несчастному мужчине, у которого оторвало ноги, крестьянину из Фрозиноне… Он умер у меня на руках. Беспокоился, что некому будет работать на ферме, так как его сына призвали на войну, а у жены и дочери, понятно, не хватит сил тащить плуг. Страшно было смотреть, с каким отчаянием он схватился за меня. А я не могла ему дать даже чуть-чуть морфина…

– Представляю… – Иньяцио глубоко дышит. – То, что происходит, не поддается никакой логике. Мобилизуют парней призыва девяносто девятого года, совсем детей. – Он устремляет взгляд вдаль. – Я боюсь за Манфреди, сына Джулии. Сейчас он в Версале, служит офицером в комитете постоянной международной коалиции, но знаю, что он горит желанием вернуться на фронт. А другой сын, Иньяцио…

– Вы что-нибудь узнали?

– Уже три месяца прошло с тех пор, как пропал его самолет. Сначала нам сказали, что он находится в Швейцарии, затем, что в плену в Германии… У меня плохие предчувствия.

– А твой брат Винченцо?

Иньяцио делает глубокую затяжку.

– Он недалеко отсюда, во всяком случае, я так думаю. Написал мне, что продолжает совершенствовать свой грузовой автомобиль, хотя он запущен в производство уже два года назад. Я видел несколько моделей. И правда, грузовик забирается на такие крутые вьючные тропы, что не знаю, на чем другом туда можно было бы проехать. Как же ему везет! Винченцо достаточно разводного английского ключа и нескольких крепежных болтов, чтобы забыть обо всем на свете.

Вера обхватывает его лицо руками, целует.

– Я ужасный человек, раз чувствую себя счастливой с тобой здесь сейчас?

– Нет, ты восхитительная!

Иньяцио убирает с ее лба прядь волос, выбившуюся из-под чепца. Даже если она выглядит уставшей и изможденной, Вера все равно остается для него самой красивой. Даже если в ее глазах появилось несвойственное ей отчаяние. Даже если эти морщины никогда больше не разгладятся.

– Ты смелая женщина и не боишься противостоять этому безумному миру.

Вера обхватывает его руками, и они долго сидят молча, обнявшись.

Но мысли Иньяцио уносятся к Франке. Он не видит дочерей месяцами, но рад, что они с ней, в безопасности. Сама Франка, Иньяцио быстро это понял, решила держаться подальше от этой смертельной бури. Разумеется, она участвует в комитетах гуманитарной помощи и в сборе средств для солдат, но она даже не представляет себе, каково это – везти в машине окровавленных раненых мужчин, каждый день видеть разрушенные дома и деревни, вздрагивать от каждого взрыва.

Иньяцио пробовал описать ей все это в нескольких письмах, найти в ней понимание, но Франку уже можно сравнить с роялем без педалей, неспособным воспроизводить звуки, которые бы отзывались в глубине души. Ее как будто ничто больше не трогает, чувства в ней угасли, притупились. Смерть детей и потеря дома для нее не только травма, но и незаживающая рана, которую она постоянно посыпает солью, чтобы убедиться, что ее боль сильнее любой чужой. Она только об этом и думает.

Страдания эгоистичны и не признают сравнений. Им ведома лишь опустошенность, которые они навязывают сердцу, приютившему их в себе.

Вот что отдаляет их друг от друга, снова и опять.

* * *

– Флорио!

– Здесь!

Винченцо высовывается из-под грузовика, который он чинит, вскакивает и пробирается, расталкивая всех локтями, вперед, к почтальону. С тех пор как умерла мать, он получает мало писем и удивлен при виде аж трех конвертов.