Львы Сицилии. Закат империи

Кадолино кивает, кланяется Франке и выходит.

Иньяцио подходит к ней, гладит ее по лицу, а она смотрит на него и не видит, будто его нет.

– Вот увидишь, они их найдут, – говорит он, успокаивая.

На самом деле он тоже обеспокоен и сам не верит своим словам. Эти драгоценности стоят целое состояние, и можно было бы их заложить. Линч сразу назначил ему встречу, чтобы узнать «величину ущерба», он тоже это понимает.

Франка мнет в руках платок.

– После моих дочерей драгоценности – самое дорогое, что у меня было… – шепчет она. – Похоже, я не умею удержать то, чем больше всего дорожу. Видимо, мне на роду написано мучиться от потери людей и вещей, которые я любила. Какой грех мне приходится искупать? За что мне такое наказание?

Иньяцио обнимает ее.

– Не расстраивайся так, Франка, дорогая моя… мы переживали и не такие времена. Не забывай, что твои украшения все хорошо знают. Воры не смогут сбыть их поштучно первому встречному ювелиру. Да никто и не рискнет скупать краденый товар. Учитывая, сколько они стоят, это и правда слишком опасно.

Франка недоуменно округляет глаза.

– Сбыть? Поштучно? – повторяет она за ним. – Мои колье? Кольца… мой жемчуг? – Она лихорадочно трясет головой. – Нет, нет… – твердит Франка, и утешительные слова Иньяцио для нее пустой звук.

Она дрожит, обхватывает себя руками, как будто хочет удержать себя, не распасться на части.

– Еще и через это мне надо пройти? – спрашивает она.

Тихо плачет. Лицо выражает страдания, накопившиеся за все годы. Словно бы эта кража лишила ее не только драгоценностей, но и единственной защиты души – воспоминаний о былом счастье.

* * *

И все же на этот раз судьба была к ней благосклонна. Расследование ведет заместитель начальника полиции Милана, опытный Джованни Риццо. Ищейка. Один из тех, кто хорошо знает свое дело. И он быстро вычисляет двух воров: бельгийца Анри Пуассона и бывшего офицера авиации немца Ричарда Сойтера. Они несколько дней следили за Франкой, изучали привычки ее и подруги и проникли к ней ночью, зная, что Иньяцио и Джулия спят.

Риццо заманил их в ловушку в Колонии, воспользовавшись наивностью Маргариты, невесты Пуассона. После того как будет предложено несколько невероятных и противоречивых версий совершения преступления, прозвучат эффектные заявления («А что, по-вашему, синьоре Флорио делать со своими драгоценностями, когда у нее их так много?» – будто бы сказал Пуассон в момент ареста), после задержания чемоданов на итальянской границе и судебной шумихи понадобится четыре года, чтобы в 1926 году оба вора были заочно приговорены итальянским правосудием. Этот судебный процесс тогда уже никого не интересовал, включая Франку, которая на нем даже не присутствовала.

Для нее главным было то, что в январе 1923 года ей возвратили все ее драгоценности. С удивлением и сочувствием Джованни Риццо смотрел, как она по очереди открывала свои мешочки, прижимала жемчуга к лицу, гладила бриллианты, надевала кольца.

– Вернулись… Все здесь и снова мои, – бормотала Франка, плача от счастья.

Ее жизнь, или хотя бы ее часть, потекла в прежнем русле.

* * *

Несмотря на то что прошло более десяти лет с тех пор, как Иньяцио выехал из конторы на пьяцца Марина, он все еще слышит скрипы расходящихся трещин, которые для него так никогда и не срослись. Мало того, Оливуццу раскромсали, сделав из нее обычный городской квартал. «Вилла Иджеа» утратила смысл существования: залы опустели, казино почти не приносит дохода. Фарфоровая мануфактура практически в руках Дюкро. Банк Флорио и недвижимость на виа Матерассаи проданы пронырам, разбогатевшим во время войны. Даже «Л’Ора» давно принадлежит богатому мельнику Филиппо Пекораино. Позже, в 1926 году, фашисты закроют газету и откроют ее снова через год под названием «Фашистский ежедневник Средиземноморья».

В этом непрекращающемся шторме последним бастионом остается Карло Линч. Вездесущий, упорный, неутомимый, он с упрямой настойчивостью продолжает требовать ограничить расходы: «Они все еще слишком большие!» – особенно расходы Франки, и время от времени припоминает свадьбу Иджеа, хотя с тех пор прошло уже четыре года.

– Это же чистое самоубийство! Платья, драгоценности, целых три приема! Вот если бы перестать так сорить деньгами… – безнадежно восклицает он в моменты, когда особенно тяжело.

И все-таки Линча нельзя назвать бесчувственным человеком: свою работу по спасению того, что осталось от дома Флорио, он выполняет с самоотверженностью, правда, достойной лучшего применения. Злые языки поговаривают, что у него тоже есть свой экономический интерес и что некоторые принятые им решения могли бы быть более осмотрительными. Но что есть, то есть. Он до сих пор сохраняет надежду на лучшее, а вместе с ним и Иньяцио.

Недолгое время у этой надежды было три имени: «Иньяцио Флорио», «Винченцо Флорио» и «Джованна Флорио».