Львы Сицилии. Закат империи

– Но здесь у вас работает девять человек, а вы могли бы обойтись и пятью. Я не говорю о ваших игорных долгах и постоянных путешествиях. В отсутствие вашего мужа, к сожалению, приходится мне просить вас быть более… сдержанной.

Щеки Франки вспыхивают от возмущения.

– Что вы себе позволяете? Мой муж никогда не указывал, что мне делать, а вы только что…

– Я не закончил, синьора.

Франка поправляет складки юбки и поднимает взгляд на Линча.

– Призываю вас к здравому смыслу. Недостаточно просто ограничить расходы в Риме, вы должны вернуться жить в Палермо.

– Что? – Голос Франки как ниточка, которая вот-вот оборвется.

– Возвращайтесь домой. Там вы присмотрите за тем, что еще находится в вашей собственности, сможете помочь вашей семье…

Франка молча в течение нескольких минут смотрит на него. Затем, неожиданно откинув голову назад, взрывается истерическим смехом. Смеется долго и так сильно, что на глазах выступают слезы, и она уже плачет, а не смеется. Затем она резко встает с кресла.

– Домой? – спрашивает мрачным, ровным голосом. – Скажите вы мне, синьор Линч, вы же все знаете: куда я должна вернуться? Вилла в Оливуцце с садом нам больше не принадлежит. Мы потеряли дом, в котором принимали весь свет: глав государств, музыкантов, поэтов, актеров! На «Вилле Иджеа» я давно стала гостьей. – Франка выдерживает паузу, зло смотрит на Линча. – А может, вы хотите сказать, что мой дом – Палермо?

Франка проглатывает слюну, слезы и обиду. Ни одна плотина не устояла бы под напором ее гнева, слишком уж долго она удерживала его в себе. Это шторм, взметающий песок и разбивающий скалы, сокрушительная морская волна. Она ходит по комнате, подол юбки обвивается вокруг щиколоток.

– Палермо, которому Флорио давали хлеб и работу более века, который превратился в большой европейский город благодаря финансированию моим мужем Театра Массимо. К нам все шли с протянутой рукой просить помощи или субсидий, зная, что Флорио всегда пожертвуют на благое дело. Этот город просил и обещал, а потом обманул нас. В Палермо признание живет не дольше трех дней, он очень ветреный. – Она останавливается, проводит рукой по лбу, прядь волос падает ей на лицо. – И теперь вы предлагаете мне вернуться? Скажите, к кому? Никто меня там больше не ждет. К кому? К тем, кто называл себя нашим другом, кто приходил просить у меня в долг, кто принимал наши подарки и кто сейчас отворачивается при встрече? Или, может, к тем, кто купил наше имение в Оливуцце за бесценок, а после растерзал его на части? – Франка выпрямляется, скрещивает руки на груди; ее глаза часто моргают, голос срывается. – Вы можете говорить мне что угодно, синьор Линч. Но вы появились в Палермо, когда гиены уже рвали на куски то малое, что оставалось от нашей жизни. Вам не понять. Вы не знаете, что значит потерять уважение, потому что не видели моего Палермо. Город Флорио был когда-то жизнедеятельным, богатым, полнился надеждами. Теперь его больше не существует. От него осталась лишь паутина незнакомых улиц с домами, заселенными призраками.

Линч молча достает платок из кармана, подает ей. Она берет, благодарит. На батистовой ткани остается полоса пудры.

– Понимаю, – говорит Линч, опуская голову. – Что я могу вам сказать? Постарайтесь радоваться тому, что у вас осталось. Никогда не поздно начать жить умеренно.

Его фраза вызывает новые слезы.

– Поймите и вы меня, я не могу забрать обратно свою… просьбу, – продолжает Линч. – Дела идут совсем плохо. Я отстаиваю наши интересы по новым морским концессиям перед министром Чиано лично, но возникает множество препятствий, взять хотя бы то, что ваш муж снова настраивает против себя Коммерческий банк, который тоже владеет значительной частью акций и кредитными векселями дома Флорио. Сейчас следует быть более сговорчивым, он же…

– Он не рассказывает мне о своих делах, вы хорошо это знаете. – Франка упирается взглядом в пол.

– Так я и думал. – Линч берет шляпу, мнет поля. – Мы уповаем только на то, что вашему мужу удалось убедить промышленников поддержать список Муссолини на городских выборах в Палермо. Как-никак слово синьора Флорио еще имеет вес, и к нему прислушались… Теперь нам остается надеяться, что правительство об этом не забудет и проявит благодарность. – Линч кланяется. – Благодарю вас, что выслушали меня, донна Франка. Если измените свое решение, вы знаете, где меня найти.

Франка остается одна.

Внезапно почувствовав нехватку воздуха, она распахивает стеклянные двери балкона. Запрокидывает голову, дышит полной грудью, чтобы просохли слезы. Занавеска колышется от ветра, приподнимается, и Франка замечает свое отражение в стекле. Сейчас она не может сказать себе, что все еще красива, несмотря на возраст и перенесенные страдания. Сейчас на своем лице она видит только следы лишений, забытых чувств, всего, что она потеряла. Печать пережитого – в ее зеленых глазах, утративших всякую живость, в морщинах, все более глубоких, в поседевших волосах.