Львы Сицилии. Закат империи

Иньяцио входит в комнату. Лицо у Ромуальдо бледное, скулы обтянуты, под глазами темные круги.

Иньяцио садится к нему на кровать, как когда-то дядя, чье имя он носит, сел рядом со своим братом Паоло.

– Как ты?

– Свеж, как цветок, – отвечает Ромуальдо и смеется. Он всю жизнь шутил и продолжает смеяться даже перед лицом смерти. – Принеси карты, сыграем.

Иньяцио с тяжелым сердцем выполняет его просьбу. Но Ромуальдо трудно играть, и он часто прерывается на разговоры. Внезапно он замирает, прижимает карты к груди и задумчиво смотрит в стену.

– Знаешь, иногда я думаю об этом…

– О чем, дружище? – Иньяцио мешает карты, собирается раздать.

– О жене, о Джулии. – Ромуальдо вздыхает. – О том, что Патерно дали пожизненный срок, который никогда не казался мне достаточной мерой. Но сейчас я даже не помню лица этого зверя. А Джулия… бедняжка. Сейчас, когда я тоже умираю, мне тяжело.

– Перестань, – перебивает его Иньяцио. – Ты не умираешь, – добавляет с натянутой веселостью.

Ромуальдо поворачивается, смотрит на него, поднимает брови.

– Не неси чепухи, Иньяцио.

Тот отводит глаза, смотрит в карты, картинки расплываются. Потом говорит:

– У нас было столько женщин, а мы остались одни как сычи.

– Как ты можешь такое говорить! У тебя есть Вера.

– Вера не хочет больше меня видеть. Сказала, не имеет смысла… а я не знаю, что делать. Мне ее не хватает.

– А Франка?

Иньяцио раздает карты, горько улыбается.

– С тех пор как я отдал ее драгоценности под залог Банку Сицилии, она со мной не разговаривает. Уже два года прошло… Она и так страдала, узнав, что Больдини продал ее портрет Ротшильдам. И знаешь, что она мне сказала, передавая свою золотую сумку с украшениями?

– Что?

– «Ты обещал, что дашь мне всё. А ты забрал у меня всё».

В памяти невольно всплывает образ Франки, заворачивающей украшения – каждое отдельно – в бархатную ткань, почти как в саван. Она медленно складывала их в сумку. Плакала. Последними убирала жемчуга, пропуская между пальцами каждую нить.

– Мне говорили, что жемчуг – это слезы, – пробормотала она, сжав их в кулаке. Поднесла к лицу, в последний раз нежно прикоснувшись к ним, положила в футляр и вручила ему.

Эти воспоминания мучают его до сих пор.

– Бедная моя Франка. Она была права… – выдыхает он. – Как много она страдала из-за меня.

Ромуальдо пожимает плечами.

– Каких только гадостей мы не наделали, Инья. И таких и сяких. – Он забирает карты у него из рук. – Что есть, того не изменишь.

– А сейчас, в конце, что нам осталось, дружище? – спрашивает Иньяцио скорее себя, чем Ромуальдо.

– Почему непременно должно что-то остаться? Мы славно пожили, Инья. Не наблюдали со стороны, а брали жизнь в свои руки и наслаждались ею. Перед лицом смерти я ни о чем не жалею. Я был мэром Палермо, был богатым и влиятельным, как и ты. В наших постелях побывали шикарные женщины. Деньги, путешествия, шампанское… Мы жили, Инья. Мы мечтали по-крупному, были свободны и все-таки защищали то, что было нам дорого, дружище. Не деньги, не власть и даже не имя. Достоинство.

* * *

Иньяцио вспоминает слова Ромуальдо в тот день, когда они вынуждены выехать и из дома на виа Пьемонте. Он вернулся к жене после того, как его окончательно бросила Вера, у которой произошел глубокий душевный слом в 1930 году из-за гибели сына Леонардо во время воздушных учений над Адриатическим морем. Они с Иньяцио и так уже были связаны одной лишь силой Божьего наказания за свои предательства: смерть детей Иньяцио до и Леонардо после стали карой, которую они заслужили за то, что были счастливы. Так ему сказала Вера, и Иньяцио нечего было ей возразить. Он только обнял эту женщину, с которой обрел внутренний покой, у которой для него всегда была припасена улыбка и которая теперь в слезах умоляла его очиститься, покаяться за все то зло, что он совершил по отношению к жене и семье. Он в последний раз поцеловал ее в лоб и ушел.

Но ее слова проникли ему в душу, укоренились в чувстве вины, которую он долго не признавал. И подтолкнули его вернуться к Франке, разделить с ней то немногое, что еще оставалось.

Он не сразу сдался. Ездил по городам, пытался заключить сделки, пусть маленькие, пусть путем уговоров и унижений. Но его имя вызывало только сочувствие, презрение и иногда даже насмешки. Иньяцио Флорио разрушил империю. Иньяцио Флорио не справился с управлением наследством. Иньяцио Флорио – разорившийся идиот.