Львы Сицилии. Закат империи

Спустившись с лестницы, Джованна строгим взглядом окидывает горничных, которые натирают мебель пчелиным воском. Потом рассматривает рождественские украшения в прихожей: свечи, цветочные корзины с красными и белыми лентами, венки из еловых веток, украшенные по английской моде. В серебряных вазах, расставленных на столах и комодах, срезанные ветки остролиста и лавра, перевязанные бархатными бантами, украшены игрушками из позолоченной бумаги.

В центре бального зала, на прекрасном ковре пастельных тонов с каймой кремового цвета, купленном в Париже несколько лет назад, возвышается гигантская ель, украшенная стеклянными шарами и гирляндами из атласа и тафты: эту моду принесли богатые англосаксонские семьи, долгое время жившие в Палермо, и теперь ее подхватили местные аристократы. Темно-зеленые ветви множатся в настенных зеркалах, и кажется, будто ты в лесу. Пахнет смолой, представляются заснеженные горы.

Иньяцио еще ничего не знает. Когда он вернется из Рима, его ждет сюрприз. Джованна затеяла это, потому что к ней вернулась радость, осознание того, что мрак рассеялся и жизнь снова освещает их дом.

Джованна наконец-то чувствует себя Флорио, и не только потому, что подарила семье еще одного наследника. Она – Флорио, Иньяцио окружил ее вниманием и заботой: теперь он всегда привозит ей подарки из своих частых поездок на континент.

Винченцо тянет ручки к елке и смеется.

Джованна вспоминает.

Все изменилось два года назад, когда Иньяцио вернулся из Марселя. Она встретила его на пороге, смущенно улыбаясь. Джулия первой бросилась обнимать отца, Иньяцидду пожал ему руку. Затем, наконец, Иньяцио посмотрел на жену, подошел поближе, поцеловал руку. В его мягком взгляде светилось сожаление, к которому примешивалось одиночество и, возможно, боль. Даже сейчас Джованна не может себе объяснить то необычное, что поразило ее в этом взгляде.

Ночью он пришел к ней в комнату, и они занимались любовью так же страстно, как в первые месяцы брака, их руки бесстыдно исследовали тела друг друга.

Джованна опускает Винченцо на пол, позволяя ему ползать на четвереньках.

Должно быть, что-то случилось там, в Марселе, где была эта. Что именно, она никогда не узнает. Но как еще объяснить перемену в Иньяцио, который стал относиться к ней с нежностью и даже с уважением, если можно так сказать. В одном она уверена: в этой поездке, возможно именно в Марселе, что-то глубоко ранило его. Джованна понимала это так ясно, как только влюбленная женщина может понимать – интуитивно, нутром, благодаря чувству, которое она слишком давно лелеяла в одиночестве. А подтверждение этому каждый день читала в его глазах, в его жестах и даже во вновь обретенной страсти. Как будто та часть Иньяцио, которую он всегда тщательно скрывал от посторонних глаз, стала теперь окончательно недоступной. Как будто что-то рухнуло в его душе и обломки завалили вход. Боль тоже осталась где-то там, в глубине Иньяцио, и Джованна ничего не хотела о ней знать. Она даже удивилась, поймав себя на мысли, что слишком долго страдала из-за него, а теперь пришел его черед платить той же монетой.

Да, что-то рухнуло в душе Иньяцио. Но на этих обломках она могла бы что-то построить. Что-то новое, что будет принадлежать ей и только ей. В конце концов, это удавалось ей лучше всего: довольствоваться тем малым, что он давал, и не жаловаться.

Она так хотела быть с ним, вернуть его себе. Поэтому она приняла его, ни о чем не спрашивая. А потом, неожиданно для всех, появился Винченцино. Когда Джованна сказала Иньяцио, что беременна, от нее не скрылось, что Иньяцио снова загорелся интересом к семье. Родился мальчик, и муж был безгранично счастлив. Он назвал его в честь отца, который научил его всему, и в честь их первенца. Винченцино умер четыре года назад; в Оливуцце должен был появиться Винченцо. Так он сказал рабочим завода «Оретеа», когда пришел в литейный цех, чтобы лично сообщить радостную весть.

Иньяцио снова стал спокойным. Лишь иногда Джованна замечает, что, когда он говорит с детьми или с кем-то из гостей, его лицо омрачает горечь потери. Его словно бы накрывает плотная тень, которую не в состоянии рассеять ни одно солнце. Джованна, конечно, не может знать, что Иньяцио действительно лишился части себя. И что отпечаток этой тяжелой утраты будет с ним до конца его дней.

* * *

Джулия ищет в корзине нить цвета слоновой кости. Находит, отрезает немного, смачивает один конец слюной, затем, прищурив глаз, старается продеть в игольное ушко.

Рядом лежит льняное полотно, которое постепенно становится красивой скатертью.

Уже в который раз у Джулии не получается ровный стежок. Она качает головой, ее черные волосы собраны в высокую прическу.

– И зачем мама обрекает меня на эту муку? – недовольно морщится она.

Донна Чичча поправляет волосы – теперь в них много белых нитей, – дотрагивается до плеча Джулии:

– Потому что это должна уметь хорошая жена!

И быстрым движением вдевает нитку в иголку.

Джулия надувает губки, донна Чичча с нежностью и улыбкой смотрит на ее милую физиономию. Иногда она так похожа на свою мать…