Львы Сицилии. Закат империи

Иньяцио тяжело даже сидеть в кресле.

Джованна смотрит, как Нанни и еще один слуга моют мужа. На лице Иньяцио она читает стыд за то, что за ним ухаживают, как за ребенком, этот стыд сильнее, чем физическая боль, которую он, несомненно, испытывает.

Рядом с ней Иньяцидду. Он сжимает руку матери, ему неловко от того, что об отце заботятся чужие люди. Он отворачивается, что-то бормочет. Говорит, что пойдет в контору на пьяцца Марина, потом зайдет в Банк Флорио, чтобы всех успокоить.

Беги, Иньяцидду, беги от этой невыносимой боли. Иньяцио тихо качает головой, боль физическая накатывает волнообразно. Сейчас все мысли его о том, чтобы сын стряхнул с себя страх и стал хорошим управляющим дома Флорио. Он поворачивается к жене:

– Джованнина… позови нотариуса.

Та просто кивает.

К вечеру приезжает нотариус Франческо Каммарата и записывает последние распоряжения Иньяцио: все имущество делится между двумя наследниками мужского пола, Иньяцидду и Винченцо. Иньяцидду, ставший по воле судьбы старшим сыном, должен взять на себя управление домом Флорио. Он еще не готов, не обрел необходимых навыков, не успел отрастить клыки, чтобы его не сожрали, но ничего не поделать. Иньяцио назначает содержание Джованне и долю в наследстве для Джулии. Прописывает завещательные дары для слуг и ряда своих сотрудников.

Джованна, сидящая в соседней комнате рядом с донной Чиччей, теребит коралловые с серебром четки. Она молится, почти не шевеля губами, сама не зная о чем. О чуде. Или о прощении грехов, которых она не совершала. Или о даровании ей сил. Или о том, чтобы ее муж скорее обрел покой.

Когда нотариус выходит, провожать его идет донна Чичча. Джованна остается стоять на пороге комнаты, привалившись к дверному косяку и прижимая к сердцу четки.

Иньяцио поворачивает голову на подушке, видит жену, зовет ее подойти ближе.

– Я думал о тебе, – говорит он, пытаясь улыбнуться. Его губы потрескались, борода почти совсем седая.

– И я думаю о тебе, – отвечает она, показывая на свои четки. – Ты должен поправиться. Ты поправишься. Господь милостив.

Он сжимает ее руку, подбородком указывает на дверь.

– Я знаю… Я хочу немного поспать. Потом, когда Иньяцидду вернется, передай ему, пусть зайдет ко мне, расскажет о делах в пароходстве. Нужно написать Криспи, напомнить ему о продлении концессий. Время идет, а воз и ныне нам…

Она кивает, проглатывая слезы. Досада и горечь смешиваются с пониманием того, что даже сейчас она, Джованна, не на первом месте в жизни мужа.

Сначала дом Флорио, потом все остальное: Бог, семья, дети. Дом Флорио прежде всего, так было всегда.

* * *

Иньяцио остается один. Его охватывает дремота от усталости и лауданума, который ему дают, чтобы облегчить боль.

В полумраке комнаты свет маленькой электрической лампочки на стене покрывает все желтой патиной.

Просыпается он от шелеста ткани. В темном углу комнаты слышен шорох юбок, знакомый, старинный звук, от которого сильнее бьется сердце.

Он открывает глаза, вглядывается в полумрак. Даже приподнимает голову, чтобы лучше рассмотреть.

Он видит ее и опускает голову на подушку.

Это может быть только она.

Фигура идет к его кровати маленькими, бесшумными шагами. Вьющиеся светлые волосы с рыжеватым оттенком. Светлая кожа. Тонкие губы раскрыты в легкой улыбке.

Он чувствует запах – свежий, чистый. Гвоздика.

Камилла.

Ей двадцать лет. На ней то же платье, что и в день их встречи в Марселе летом 1856 года.

Она садится на край кровати, протягивает к нему руку. Матрас не прогибается под ее весом, не мнется ткань рукава. Но от ее прикосновения тепло, а в ее взгляде – любовь и сочувствие. Голубые глаза озарены светом прощения, которого, как на мгновение кажется Иньяцио, он не заслуживает. Он закрывает глаза. Он понимает, что любовь, настоящая любовь, которая не умирает, идет рука об руку с прощением. Что в каждом из нас есть раскаяние, которое ищет отпущения грехов.

Иньяцио наслаждается этим прикосновением, вдыхает аромат цветов, и болезнь ненадолго отступает.

Он не знает, действительно ли это Камилла или это видение во сне. Но знает, что перестал бояться. Его рана, вина за боль, что он ей причинил, теперь затянулась. И даже чувство вины перед Джованной тает, потому что теперь Иньяцио знает, он понял, что можно любить по-разному, что нужно просто принимать то, что чувствуешь и что тебе дается как дар. Что он, возможно, совершил ошибку, но времени на ее исправление уже нет, и теперь ему нужно всех простить и простить себя.

Он слышит голос Камиллы.

Он не открывает глаз. Отдается ее голосу, голосу памяти, слышит французские слова, произносимые шепотом, они откликаются нежностью в его сердце. Слезы омывают его душу, стекают по щекам. Ему наконец становится покойно.

* * *

Время в Оливуцце как будто замедлило свой бег, и кажется, что оно свернулось клубком в ожидании.